Стеклянная карта

Никак не могу решить, что рассказывать Софии, а о чем лучше промолчать. Она должна вполне представлять себе опасности, с которыми мы можем столкнуться, но грань между трезвым пониманием и излишним запугиванием достаточно тонкая. Отправив ее за покупками в дорогу, я посетил Карлтона в госпитале. Его состояние ужаснуло меня… Газетчики не упомянули о жутких ранах на его теле и лице. По всей вероятности, их попросили об этом в интересах полицейского расследования. Мой бедный друг не узнал меня. Он никого не узнает, и я сомневаюсь, что эта способность когда-либо вернется к нему. Сейчас Карлтон беспомощен, как дитя. Он лишь время от времени издает бессвязные звуки, и, по-видимому, перевязки причиняют ему боль, но во всех прочих смыслах окружающий мир для него как будто не существует. Лично мне представляется маловероятным, чтобы подобное явилось следствием обыкновенного нападения. Начинаю подозревать, что кто-то…

На этом запись обрывалась. София так и отшатнулась, потрясенная картиной, которая рисовалась за строками дневника. Что заподозрил Шадрак? Мог он там, в больнице у Карлтона, увидеть то, что ввергло в опасность его самого?..

Исписанные страницы не содержали никакого обращения к ней (а она-то надеялась!), никакого намека – лишь зловещую загадку, напугавшую девочку больше прежнего. Глаза вновь наполнились слезами. Понадобилось несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться.

Кресло Шадрака, где он обычно час-другой читал перед сном, еще хранило отпечаток его тела. София подошла и забралась в кожаные подушки. Пахло кедром, сосной, бумагой. Запах Шадрака… Что, если она больше не увидит своего дядю читающим в этом кресле?..

Помимо воли София представила себе эту комнату через год, через пять лет, через десять… Наверное, она будет выглядеть примерно так же, как родительская спальня дальше по коридору: обои на стенах поблекнут, книги покоробятся от влажного летнего воздуха, одежда и обувь будто съежатся от старости.

Как ни гнала она эту мысль, воображение упорно рисовало кабинет Шадрака во всей мерзости запустения. Время вновь потекло медленно-медленно, София успела обдумать долгое будущее без дяди… без родителей… совершенно одинокое.

Спасаясь от беспросветности, девочка свернулась в кресле клубком, обхватила руками колени…

И тут что-то твердое уперлось ей в бок. Сначала она не обращала на это внимания, но предмет, торчавший из-под подушки, болезненно врезался в ребра. София сунула туда руку и вытащила один из своих старых альбомов для рисования.

«Как он здесь оказался? В дядином кресле?..» – туповато удивилась она. Потом ей показалось странным, что альбом слишком увесист. Она распутала кожаные завязки, стягивавшие углы. Он раскрылся, и девочка увидела что-то вроде записки. Она была очень короткой, но почерк Шадрака сомнению не подлежал.

София, найди Верессу. Возьми мой атлас. Люблю тебя. Ш. Э.

Под листком была карта. Стеклянная.

София недоуменно разглядывала то и другое. Стало быть, Шадрак все-таки оставил ей послание! И здорово придумал, куда спрятать его! Между толстых страниц ее собственного альбома! И не сломается, и не найдут… София с нежностью коснулась пальцами строк, написанных рукой дяди. При всей безотлагательности распоряжения от него не веяло отчаянием или страхом. Шадрак не приказывал ей ни прятаться, ни убегать. София ощутила не то чтобы облегчение – скорее вернувшуюся решимость. Ей вспомнилось сказанное Шадраком при совсем иных обстоятельствах: «Тебе, София, необходимо действовать…»

Ну так вот оно, настоящее дело. Надо взять атлас Шадрака и разыскать эту самую Верессу. Где – София понятия не имела. Но как знать – быть может, если отыщется Вересса, объявится и сам Шадрак!