Стеклянная тетрадь

Во–первых, был Валерий Трифонович Буренков. Он довольно часто встречался со мной, старался помочь, относился ко мне вполне по–товарищески, никогда не поучал свысока. Было в нём нечто, напоминавшее мне моего отца, но что — не знаю. Он работал в разных странах, прошёл и через военные действия, в Афганистане сильно повредил спину при взрыве. Уйдя на пенсию, он не превратился в жалкого старикашку, которого ничто не интересует; он продолжает активно трудиться, хотя его работа не имеет теперь никакого отношения к спецслужбам. Приятно осознавать, что я знаком с этим сильным человеком — разведчиком, на долю которого выпало немало тягот. До сих пор он ходит 24 декабря — день смерти Юрваса — на кладбище, чтобы постоять с непокрытой головой у могилы товарища.

Во–вторых, у Юрваса был со времён Индии близкий товарищ — Леонид Владимирович Шебаршин. В Дели они любили посидеть вместе, послушать музыку, испить холодного пивка, иногда выезжали на охоту, где тоже больше наслаждались разговорами и природой, чем стреляли по уткам. Шебаршин был единственный, кто десять лет подряд появлялся в нашем доме 24 декабря. Мы устраивались на кухне и сидели не один час за бутылкой водки, вспоминая прошлое и размышляя о настоящем. Мне приятно, что он приходил в наш дом. С 1989 года Шебаршин возглавлял советскую разведку и завоевал среди коллег репутацию высочайшего профессионала. От него я слышал о моём отце только добрые слова. Но всё же, вспоминая Юрваса, мы говорили не о разведчике, а просто о человеке. Человек всегда важнее профессии.

Сегодня, глядя на фотографию моего отца, мне приятно осознавать, что о нём помнят и как о человеке, и как о выдающемся разведчике. Такая память дорого стоит.

СТЕКЛЯННЫЕ ПИСЬМА (из переписки Андрея Ветра с друзьями)

Здравствуйте, Андрей,

Я — без особых дифирамбов к Вам, но рад за Вас искренне. Без дифирамбов, так как «проиндейцев» прочитано всё в дошкольном возрасте, а вестерны всю последующую жизнь ненавидел. Тем не менее, вру: я любитель акварели и мне понравилось. И «Эон памяти» мне понравился и языком, и манерой (простите, за манеру, но это большее, чем стиль).

Мы немного знакомы были: я — сын того самого резидента в Женеве и жены его, врача Представительства. Вас два раза точно видел (не считая МГИМО, где, как Вы помните, свистопляска с разнофакультетскими зданиями была): один раз у Вас дома и где–то еще позже, помню, что тогда вспомнил, что был у Вас. А вот тот случай, с многочасовым ожиданием самолета в аэропорту, я тоже помню, а Вас не помню, хотя, может быть, это и был вторым разом.

Простите, если нижеизложенное чем–то неприятным будет, вот, честное слово, попытаюсь, чтобы это было не так.

Я, видите ли, собираю, в качестве хобби, материальчик, чтобы, возможно, если проживу, и не слишком позорно заканчивать буду, мемуарами разродиться. Так и вышел на Ваш «Эон». И мне понравилось, в общем. Но, понимаете сами, и обидело (ниже — подробнее). И обидело–то, вот, на чуть–чуть, но за ужином я принял, и не одну, и обида вдруг разрастаться начала, как и память — обостряться. И, понял, что не усну, если не напишу.

Андрей, я видел Вашего папу больше, чем Вас. И, даже, выпивал с ним, типа на равных, хотя старше Вас на копейки. Я даже помню первую встречу, когда, где–то в середине–конце семидесятых, Ваши родители пришли к нам в гости, а мой отец, до встречи, мне загадочно сказал: вот, присмотрись, мне интересно, что ты скажешь после. Я «присмотрелся», и даже помню мой «отчёт»: ты знаешь, пап, мне сначала не по себе стало: такая красавица и такой неинтересный муж, а, спустя полчаса, я смотрел только на мужа, влюбившись в него. Папа взлохматил мне голову (ах, как мне, пятидесятилетнему, не хватает этого) и сказал, что, мол, молодец, а Юрвас — настолько потрясающий разведчик, что Юлиан Семёнов (тогда ставший другом семьи) не простит, если что–нибудь из подвигов (практики) Вашего, Андрей, папы, станет известно ему не от моего отца. Впрочем, несмотря на то, что отношения у меня с моим отцом были, наверное, более близкие, чем у Вас, я тоже мало чего знаю. Вот о дружбе с Санджаем знал. И, хотя, думаю, и Вам известно, что Санджай был далеко не ангелом — но нашим «неангелом» был, что это Вашего папы заслуга.

Юрий Васильевич, потом, часто бывал у нас, и один, и с Вашей мамой. И мне уже тогда казалось, что пара–то идеальная. Один раз я с Юрвасом выпивал перед его отъездом в Женеву. Он заехал, чтобы взять, там, письма, чёрный хлеб и сало — обычно, в таких случаях я заезжал, но он, что–то, настоял. И мы с ним выпили. Крепко–некрепко, я не помню. Но помню, что всё время Ваш папа говорил о моём (я своего боготворил) и КАК говорил. До этого хорошие тосты тоже были, Л. В., который тоже, как правило, бывал у нас вместе с Вашими, — не даст соврать. Ну, и Вы же сами не думаете, что это была подначальственная лесть.