Стеклянная тетрадь

Вот и всё, что сохранилось у меня от странных писем, которые я назвал «Сновиденческими беседами», хотя, возможно, было бы вернее назвать их «Беседами сходящего с ума». Он–таки спятил совершенно, лечение ему не помогло, к сожалению. А жаль, ведь он был способным музыкантом, коллеги его утверждали, что его с нетерпением ждало большое будущее. Но, как вы видите, не дождалось. Скончался он в той самой клинике, но совершенно непонятным образом. Когда однажды утром сестра вошла в его палату, она обнаружила его на полу с окровавленной головой. Возле его койки была лужа йода и осколки большого флакона. Из лужи вели следы босых ног — его ног — вели к стене, затем по стене к потолку, пять–шесть отпечатков на самом потолке, и тут они обрывались. Сам он лежал прямо под ними, и ноги его были вымазаны йодом.

КАРНАВАЛ

Маскарад! Время обманчивых лиц и раскрашенной лжи! Море ярких безумных физиономий из картона, море музыки, превратившейся от избытка в поток шума, море голосов, море пёстрой одежды. Брызги фейерверка. Заразительное ржание многочисленных шутников. Ласковые женские руки, прижимающие тебя в танце. Проворные пальцы карманников, виртуозно забегающие в карманы веселящихся. Сколько разных чувств. Сколько шаловливой таинственности! Сколько вседозволенности!

Совершенно круглый шар вместо головы — вот что увидел я на чудненькой женской фигурке возле себя. Никаких признаков лица не проглядывалось сквозь странную и даже жутковатую маску. А платье было похоже на сшитые между собой обрывки различных материй, довольно тесно прилегавшие к телу. В отдельных местах кусочки ткани то ли расползлись, то ли специально не были сшиты, чтобы создать эдакий интерес в адрес хозяйки, и в таких местах очаровательно виднелась голая кожа.

Я обхватил эту женщину за талию и повлёк её за собой в безумный хоровод пляшущих. Должен заметить, что бурное веселье обыкновенно делает людей похожими на обезьян. Взбрыкивающие ноги, пропеллеры вместо рук, идиотский хохот — всё весьма забавно, когда являешься полноценным участником таких действ. Но теперь я смотрю на эту карнавальную пляску, как на праздник уродов, ибо маски на лицах неподвижны и мертвы, движения нелепы и безобразны, а звуки, изрыгающиеся из ротообразных щелей масок, в нормальной обстановке сошли бы за вопль больного в усмирительной рубашке. Однако я сам орал и восторженно хохотал, слыша безумный мой голос, и безобразно извивался в ковылявшем ритме танца. Партнёрша подпрыгивала напротив меня, шлёпала ладонями по своим взлетавшим ногам и издавала чёрной круглой головой очень самодовольное хихиканье. Я энергично закатал рукава длинной клоунской рубашки и освободил руки для шалостей. Шалости я наметил вполне определённые — максимально увеличить количество разошедшихся лоскутков на платье дамы. Мне это удалось довольно скоро. Но если на хозяйку изорванного платья теперь совершенно открытое голое тело не произвело впечатления, то я впал в состояние явно далёкое от цивилизованного равнодушия. Разноцветные вспышки фейерверков то и дело выхватывали из тьмы движения обнажённых ног и живота. Я видел в полуметре от себя прыгавшие шарики грудей с напрягшимися пупырышками сосков. И тут вдруг что–то обожгло меня, что–то колючее, маленькое. Может быть, это была искорка бенгальского огня в неосторожной чьей–то руке. Я замотал головой, а когда успокоился, то увидел нагую фигуру совершенно спокойной. Чёрный шар пусто пялился на меня. На секунду мне сделалось жутко, исчез даже вульгарный обезьяний порыв в нижней части тела. Я тоже остановился и увидел её протянутую руку. Длинную, тонкую, полную холодной силы притяжения. И я шагнул к той руке, шагнул к женщине без лица, шагнул к дивной открытой фигуре. Я — напомаженный Пьеро, родившийся из брызг карнавала, нелепый человек в белом.