Утопия — только зеркало, в коем отражаются чаяния и надежды пишущего, у каждого
Были в Германии, как и в любой другой национальной литературе, утопии патриархальные и технократические, религиозно-мистические и социалистические, преисполненные шовинизма и пафоса интернационализма… Чтобы читатель представил себе всю широту диапазона, напомню еще о двух. Первая — это технократическая утопия австрийца Теодора Герцки «Земля свободных» (1890), о которой у нас много писали. О второй, напротив, наши критики предпочитали в данном контексте — история утопической литературы — стыдливо помалкивать. А между тем вышедшая спустя двенадцать лет после произведения Герцки книга «Новая родина» (1902) одного из крупнейших идеологов сионизма (в первоначальном, историческом значении этого слова, а не в трактовке какого-нибудь современного «охотника на масонов»!) Теодора Герцля — это, по парадоксальному замечанию Ф. Роттенштайнера, единственная литературная утопия, которая, хотя и с издержками, осуществлена на практике!
Говоря о писателях-визионерах, грезивших светлым будущим, нельзя обойти молчанием одинокую фигуру Пауля Шеербарта, прусского пацифиста, который, как говорят, умер в 1915 году в результате голодовки, объявленной по случаю начала мировой войны. В литературном отношении все, что написал Шеербарт, — это классическое творчество
Прилагательное «светоносный» я употребил не для красного словца. Ощущение света, мистического, играющего, льющегося отовсюду, пронизывает страницы произведений Шеербарта. Он как религиозный подвижник истово верил в исцеляющую силу света и даже строил вполне серьезно проекты какой-то невообразимой «прозрачной» архитектуры… Не принадлежа формально ни к какой литературной школе, своим противопоставлением романтических звездных далей мерзкой, погрязшей в мелочных заботах Земле писатель определенно строил свою собственную утопию. Самая известная из его книг — «Лезабендио» (1913) — это лишь на первый взгляд научно-фантастический роман о возведении разумными червеобразными обитателями астероида Паллас их собственной «вавилонской башни». Сквозь привычный для любителей фантастики антураж проступает пусть наивная, но исступленная, до конца выстраданная мечта; целый калейдоскоп визуальных образов, метаморфоз увлекает, отрывает читателя от опостылевшей повседневности.
Однако подобных наивных оптимистов в немецкой литературе указанного периода немного. Век XX вносит в построения утопистов коррективы. Грядущее противоречие между благородной целью «осчастливливания всего человечества» и ценой, за которой не постоят «инженеры» всеобщего человеческого счастья (куда там до одной-единственной слезинки, о коей, помнится, сокрушался Алеша Карамазов!), многие авторы почувствовали остро и своевременно. И к утопии все чаще стали подгонять тревожную приставку «анти»… Пришествие машин, в которое некогда так верили, больше не сулило панацеи от социальных невзгод, да и сам взлет научно-технического прогресса кого-то по привычке манил, зато у других вызывал легкопредставимый ужас.
Две ипостаси прогресса — пока в традиционной черно-белой разрисовке — отражены в двух известных немецкоязычных произведениях. «Метрополис» Теи фон Харбу обязан славой быстро последовавшей в том же, 1926 году экранизации, которую осуществил муж австрийской писательницы, «гений немого кино» Фриц Ланг. Это, безусловно, «черная» утопия, показывающая механизированный ад мира-фабрики. А известный нашему читателю «Туннель» (1913) Бернхарда Келлермана — наоборот, выражение «веры без берегов» в благотворную сущность технического прогресса.