Стеклянная женщина

Она закрывает глаза: на мгновение ей явственно чудится донесшийся издалека хриплый вопль. Нет, это всего лишь ворон, который умеет передразнивать любые голоса. Вот он – хлопает крыльями над головой, пронзительно крича, будто горящий заживо человек, а потом издает сдавленный клекот.

Роуса вдруг понимает, как она продрогла и устала.

– Может, остановимся, поедим?

Пьетюр качает головой и протягивает ей сушеную рыбу из мешка.

Роуса хочет воспротивиться: мол, у нее уже нет сил и тело ломит от долгой езды, но губы ее спутника складываются в упрямую линию, и она не решается возражать.

Когда она принимается за рыбу, на горизонте вырастает силуэт всадника на черной лошади. Пьетюр перегибается через холку своей лошади и, схватив поводья Хадльгерд, тянет ее к соседним березкам.

– У тебя усталый вид. Сюда, укроемся под деревьями.

– Укроемся от чего?

Пьетюр молчит. Сощурившись и сурово сжав губы, он вглядывается в даль.

Роуса не протестует. Ей надлежит быть кроткой и покорной.

Они едят в молчании, пока лошади щиплют траву. Роуса с изумлением разглядывает переплетающиеся над ними ветви. Березы лишь немногим выше ее.

– Я никогда прежде не видала столько деревьев.

Пьетюр прикладывает палец к ее губам и тихо шепчет:

– Йоун говорит, в других краях есть места, где растет много деревьев, и они зовутся лесами. Деревья там высоки, словно горы, и их ветви заслоняют свет. А под ними, на земле, вечная зима.

До Роусы доносится треск веток: это всадник проезжает мимо берез, за которыми они укрылись. Пьетюр выжидает, пока стук копыт не утихнет, и тогда лицо его смягчается.

– В Стиккисхоульмюре говорят, что давным-давно, когда в Исландию приплыли викинги, здесь повсюду были густые леса, но их вырубили, и плодородную почву вымыло морем. Земля так и не оправилась от этой раны и людей не простила. Нынче всякий крестьянин вынужден работать от рассвета до заката, чтобы собрать хоть скудный урожай с безжизненных полей. А если он не выкажет благодарности и за это, земля поглотит его.

Роуса ежится. Склоны гор, тянущихся ввысь черными громадами, испещрены огромными вертикальными расщелинами, будто какой-то древний исполин оставил на них следы своего топора.

Стук копыт черной лошади тает вдали.

– Мы от него прятались, – шепчет Роуса.

– Отнюдь. Я сжалился над твоей женской слабостью.

– Ты… Я тебе не верю.

– Ложь – это смертный грех. Прикуси язык и не забывай, зачем я ношу с собой нож, – сузив глаза, невозмутимо отвечает он.

Для храбрости Роуса вцепляется в густую грязную гриву Хадльгерд.

– Не смей мне угрожать! Я все Йоуну расскажу. И разве ты католик, чтобы толковать о смертных грехах? Нельзя… – Увидев выражение его лица, она осекается. – Да ты смеешься надо мной!

Он вскидывает ладонь в знак извинения.

– Нет, вовсе не над тобой. Йоун не говорил мне, что у тебя такой крутой нрав. – Он склоняет голову набок, губы растягиваются в улыбке. – Он, поди, и сам еще не знает.

С этими словами Пьетюр пришпоривает Скальм и пускает ее рысью.

Роуса бьет пятками по ребрам Хадльгерд, пока не оказывается рядом с Пьетюром, и бросает на него испепеляющий взгляд. Он снова смеется и подгоняет лошадь.

Вечереет, и тревога Роусы мало-помалу нарастает: Пьетюр явно не намерен останавливаться ни в одном из селений или хуторов, которые изредка попадаются им на пути. Более того, завидев огонек в густом сером сумраке близящейся ночи, он тут же сворачивает в сторону.

Голова Роусы свешивается на грудь, и она вздрагивает и просыпается.

– Мы что, будем спать в седле? – спрашивает она, не в силах больше превозмогать усталость, разливающуюся жгучей болью по всему телу.

– Изволь, можем остановиться.

– И ночевать на холоде?

– Нас согреют лошади, и у меня есть одеяла.

Конечно, он ее дразнит. Но лицо его в угасающем свете хранит обыкновенное суровое выражение.

– Есть ли тут неподалеку какое-нибудь селение?

Он качает головой.

– До ближайшего день езды к востоку.

Роуса делает вдох, чтобы справиться с подступающей паникой. Она не станет ночевать под открытым небом, потому что здесь водятся лисы и крысы, а мороз пронизывает до костей.

– Я хочу лечь в постель.

– Мы будем спать на улице.

Она повышает голос:

– Мне нужна постель!

Он хмурится и скупо кивает.

– Так и быть. Вон за тем холмом есть один хутор. Мы будем там до темноты.

– Что же ты раньше не сказал?

Когда они добираются до этого хутора, Пьетюр велит ей остановиться и ждать его шагах в тридцати, под молодыми березками. Он стучится в дверь. На пороге, шаркая, появляется старик. Они шепчутся о чем-то, потом хозяин кивает, и Пьетюр возвращается к Роусе.

– Мы будем спать в хлеву. Вместе с лошадьми.

– Со скотом? – звенящим голосом переспрашивает Роуса.

– Нет. Скот остается на улице, как полагалось бы и нам. В такую-то погоду.

– Ты попросил его постелить нам в доме?

– Мы спим в хлеву, Роуса. Ступай за мной.