Стеклянная женщина

Отбрасывая упавшие на лицо волосы, Роуса чувствует, что щеки ее мокры, хотя она и не заметила, когда начала плакать.

Измученная, она садится за стол и ждет возвращения мужа.

Просыпается Роуса уже наутро. Дом погружен в тишину. Поморгав, она трет глаза и тут же вскакивает на ноги. Не возвращался ли Йоун? Вдруг он обнаружил, что она уснула? Он будет в ярости.

Она бежит через кухню к двери на улицу и, поспешно поднявшись на холм, видит, что от землянки вверх по тропинке идут Пьетюр и Йоун. Она опускает взгляд и делает книксен.

Йоун берет ее за руку, и она выпрямляется.

– У тебя усталый вид, Роуса. Я велел тебе отдохнуть.

– Я… Я отдохнула, – лепечет она, не решаясь спросить, где он ночевал.

– Сегодня принесешь нам еду в поле. И о прочих своих обязанностях не позабудь.

Она кивает, вспоминая бесконечный список дел.

– Идем, Пьетюр, – говорит Йоун, и они снова спускаются к подножию холма.

Когда оба они исчезают из виду, Роуса стирает с лица натянутую улыбку и бредет обратно в дом. Щеки ее болят.

– Крепись, Роуса. – Слова ее пылинками повисают в воздухе.

Дом поскрипывает на ветру. Роуса заглядывает в темный угол baðstofa и видит верхушку лестницы, исчезающую в раскрытом зеве потолка. Тут же ей вспоминается тяжесть теплой ладони Йоуна на плече. Тряхнув головой, она возвращается в кухню.

Отхватив ножом четыре ломтя тугого плотного хлеба, она густо намазывает каждый найденным в кладовке мягким жиром – наверное, прогорклое масло, думает она, но, лизнув его, чувствует вкус рыбы.

Китовый жир.

Поморщившись, она обследует остальные полки в кладовке. Большей частью там хранится сушеная рыба и полоски вяленой баранины, но есть немного skyr и кувшин пива. Обнаруживается и копченая баранья нога. Отрезав от нее несколько толстых кусков, Роуса укладывает их на хлеб – студенисто блестящее мясо поверх слоя белого жира.

Все это отправляется в деревянное ведерко, но для двух взрослых мужчин такой ничтожной порции явно будет мало. Роуса добавляет еще хлеба и намазывает на него skyr.

Все еще мало.

Быть может, если ей удастся произвести впечатление на Йоуна, он будет с ней поласковее. Снова обшарив кладовку, она обнаруживает горшок с густым золотистым содержимым. Оно тоже похоже на масло, которое сперва растаяло, а потом затвердело. Роуса соскребает немного ножом и кладет в рот. Сладость со вкусом солнца тает на языке. С большим трудом она удерживается от того, чтобы не наброситься на лакомство. Она читала о незаконной торговле медом – покупать его разрешается лишь у датчан, – но никогда прежде его не пробовала.

Щедро намазав медом два последних куска хлеба, Роуса старательно вытирает стол и застывает в давящей тишине, рассеянно прикусывая кончик ножа. Солнце только поднимается к зениту, и время у нее еще есть. Смутно зарождающееся любопытство влечет ее в baðstofa.

Кровати здесь шире, чем в Скаульхольте, но одеяла такие же, толстые, шерстяные. Роуса прижимает одно из них к лицу и вдыхает его запах.

Может, сбежать? Увести одну из лошадей и поспешить домой, пока не выпал снег? Нет, нельзя. Возвратиться означает бессильно наблюдать за тем, как чахнет и умирает мама. Роуса впивается зубами в губу, пока не чувствует привкус крови.

Она присаживается на краешек самой большой кровати, потом ложится. Вот оно, ее брачное ложе. Снова ее охватывает желание сбежать. Она закрывает глаза и выдыхает, на миг нарушая удушливую тишину, затем поворачивается лицом к стене, гадая, не смотрела ли Анна на ту же самую обшивку. Было ли ей тоже страшно? Роуса придвигается поближе к стене, разглядывает древесные узоры, проводит пальцем по неровным линиям. Вдруг раздается какой-то шорох, будто она, пошевелившись, сдвинула нечто спрятанное под тюфяком. Она приподнимает его за угол и видит лист бумаги, на котором начерчен огромный, выписанный сложной вязью знак. Не веря своим глазам, Роуса берет листок в руки. Да, и вправду рунический символ. Крик о помощи. Она в смятении разглядывает его.

Почему?

Вдруг над ее головой поскрипывают доски, словно потревоженные чьим-то весом.

Роуса мигом вскакивает и с колотящимся сердцем прячет свою находку обратно под тюфяк.

– Кто здесь?

Доски снова скрипят. Она бросается к лестнице.

– Эй?

Темный квадратный зев, не мигая, таращится на нее.

Ничего. Никого. Тихо.

Она начинает подниматься. В ушах стучит кровь. Черная пасть поглощает ее, и она различает лишь смутные очертания. Приникнув к двери почти вплотную, Роуса видит, что к ней, словно в знак предостережения, приделан огромный железный затвор.

Роуса толкает дверь, но тщетно. Она налегает на нее плечом, наваливается всем телом, – с тем же успехом можно было пытаться сдвинуть скалу. Прижавшись к доскам ухом, она чувствует тепло, будто они по-прежнему дышат живой жизнью далеких краев, где деревья поскрипывают на легком ветру.

Но вдруг она слышит приглушенный вздох: кто-то за дверью затаил дыхание.