Стеклянное лицо

Худощавая фигура Максима Чилдерсина показалась в дверном проеме. Перед тем как войти, он внимательно посмотрел под ноги. На главном виноделе тоже был черный с серебром фартук и амулет с выгравированными рунами. Максим Чилдерсин обвел лабораторию пристальным взглядом, от которого не укрылись ни осколки стекла, ни кубок на полу, ни пребывающие в беспокойстве Вина, и выразительно поднял бровь.

– Дорогая племянница, – сказал он, – всем нам иногда хочется зашвырнуть куда подальше результаты провалившихся экспериментов, но мы все-таки стараемся этого не делать. И чем ты умудрилась так растревожить Вина? Если они будут вести себя еще громче, то заметят друг друга. И что тогда с нами станет?

– Прошу прощения, дядя Максим. – Зуэль словно подменили: отбросив, как старую шаль, испуг и нервозность, она в мгновение ока превратилась в примерную ученицу, готовую ответить урок. Голос ее был сдержанным и ясным. – Я как раз закончила работать над купажом, о котором упомянула за завтраком, но в последний момент передумала и отбросила его в сторону. Сосуд разбился и разбудил остальные Вина. И я сочла за лучшее переждать у стены, пока они успокоятся.

– То есть ты все-таки решила не стирать свои воспоминания? Рад это слышать.

Максим Чилдерсин улыбнулся любимой племяннице и осторожно пересек комнату. Время от времени он останавливался, чтобы спеть беспокойным Винам, промурлыкивая слова, как большой долговязый кот.

– Когда ты попросила меня об этом, я, конечно, согласился. И я бы разрешил тебе вернуться в школу Боморо, чтобы ты еще несколько лет повозилась в песочнице, но был бы разочарован, скажу откровенно, – наконец обратился он к Зуэль.

Та вежливо улыбнулась, украдкой приводя в порядок растрепавшуюся косу. Зуэль старалась не смотреть на бочку, за которой пряталась Неверфелл. И все же столь стремительная перемена была пугающей.

– Что тебе требуется сейчас, так это капелька храбрости, – добродушно произнес Максим Чилдерсин. – Если ты научишься переваривать прошлое, а не бежать от него, все остальное покажется тебе элементарным. Убийство сродни влюбленности – только первая задевает душу. В следующий раз будет проще, и я обещаю, тебе больше не придется работать с нашей подругой – создательницей Лиц.

Неверфелл неслышно ахнула: последний раскаленный кусочек мозаики встал на место. Почему она решила, что автором пьесы была мадам Аппелин? С чего бы Зуэль подчиняться приказам создательницы Лиц, которую она терпеть не могла? Почему она не задалась вопросом, где мадам Аппелин взяла Вино забвения, столь искусно сплетенное с противоядием?

У Неверфелл возникло ощущение, будто она стоит в комнате без дверей и светильники на стенах гаснут один за другим, оставляя ее задыхаться в темноте. Никому нельзя доверять. План, из-за которого она чуть не лишилась жизни, оказался детищем ее защитника, Максима Чилдерсина.

Мастер своего дела

Разум Неверфелл натянулся, как лягушка, проглотившая тарелку. «Они же враги, – недоуменно твердила она про себя. – Все знают, что мастер Чилдерсин и мадам Аппелин ненавидят друг друга».

«Нет, – отвечала ее более здравомыслящая половина, – это то, что они всем внушили. Нет проще способа спрятать тайный союз, чем замаскировать его взаимной неприязнью».

Максим Чилдерсин. Когда он обратил внимание на полубезумную девочку, не способную лгать? Была в его сердце хоть капля искренней жалости, когда он впервые навестил ее в камере Следствия? Или даже тогда все слова винодела были направлены лишь на то, чтобы опутать ее сетями хитроумного плана? Сквозь прутья решетки Чилдерсин ясно разглядел стеклянное лицо, на котором мгновенно проступали все мысли и чувства его обладательницы. И сразу понял, как использовать это лицо, чтобы соткать величайшую ложь из всех, что знавала Каверна.

«Ну конечно, – думала Неверфелл, и правда разворачивалась перед ней во всей своей неприглядности. – Он не мог просто убить великого дворецкого, ведь тогда Следствие получило бы абсолютную власть над городом. Ему требовалось обставить все таким образом, чтобы смерть правителя выглядела естественной. И для этого ему нужен был кто-то, кто поклялся бы, что великого дворецкого не отравили. Кто-то, кому бы все поверили».

– Я хотела поговорить с вами о Неверфелл, – сказала Зуэль, и звук собственного имени заставил Неверфелл насторожиться.

– В самом деле?

– Я подумала, что будет лучше, если она временно поживет где-нибудь в другом месте, – с тщательно выверенным хладнокровием проговорила Зуэль. – Возможно, стоит вернуть ее сыроделу Грандиблю, пусть снова возьмет ее в ученицы. Сейчас, когда Каверна на пороге войны, нашей семье многое нужно обсудить. А Неверфелл при всех ее достоинствах не умеет держать язык за зубами. К тому же она стала беспокойной.