Стеклянные книги пожирателей снов

Люка наверху не было. Лестница ушла в темноту, и лишь после нескольких шагов вверх руки его нащупали новую поверхность. Доктор открыл глаза и моргнул, позволяя своим глазам привыкнуть к темноте. Он держался за деревянную доску в конце низкого мостика. Издалека до него доносились голоса… Потом раздался всплеск аплодисментов, словно под внезапным порывом ветра зашуршали листья. Может быть, он находился за сценой какого-то театрального зала? Доктор тяжело задышал, потому что сумасшедшая высота колосников, на которых действовали рабочие сцены, всегда вызывала у него приступ тошноты (и он неизменно заставлял себя смотреть вниз еще и еще, изводя себя приступами головокружения). Он вспомнил представление «Кастора и Поллукса» Бонрихардта, где в апофеозе финальной сцены главная пара поднимается на небеса. Вспомнил мучительно долгое зрелище возносящейся пары (эти близнецы, как и большинство оперных актеров, были довольно тучными, канаты протестующе скрипели) — возносящейся на такую высоту и исчезающей из вида, отчего он чуть не свалился от страха на колени злосчастной вдовушки, сидевшей рядом с ним.

Доктор Свенсон перебрался на мостки и осторожно пополз по ним. Впереди он увидел узкий лучик света — может, это была чуть приоткрытая дверь? Что за представление могло даваться в Харшморте в такой вечер? Во время обручения происходило два события — одно публичное с участием Карла-Хорста и Лидии, а другое — закрытое, на котором заговорщики обделывали свои делишки. Может быть, сегодня был такой же вечер с двойным дном и здесь имело место респектабельное прикрытие, а зловещая работа велась в другой части дома?

Свенсон продолжал двигаться вперед, морщась от напряжения в ногах и возобновившейся боли в лодыжке. Он вспомнил хвастливые слова Флаусса — барон мертв, смерти герцога тоже осталось недолго ждать! Принц был глупцом и распутником, легким объектом манипуляций и подчинения. Но если доктору удастся вырвать принца из рук заговорщиков (после Процесса или нет), может быть, еще останется какая-то надежда, если вокруг будут разумные и ответственные министры.

Но тут он с мрачным смешком вспомнил свой собственный краткий разговор с Робертом Вандаариффом над телом Траппинга. Влияние лорда, принадлежащего к сильным мира сего, было так велико, что любое неблаговидное или скандальное деяние (вроде смерти полковника) можно было легко замять. Внук Роберта Вандаариффа (в особенности если бы он вступил в права наследования еще ребенком и для управления государством требовался бы регент) стал бы наилучшим возвратом финансовых вложений лорда в свою дочь. После рождения ребенка не будет никакой нужды в Карле-Хорсте, и он с учетом всех обстоятельств отойдет в мир иной, не вызвав ни у кого и слезы сожаления.

Но какой выбор был у Свенсона? Если бы Карл-Хорст умер, не оставив потомства, то макленбургский трон перешел бы к детям его двоюродной сестры Гортензии-Катерины, старшему из которых было пять лет. Разве такая судьба для герцогства не лучше, чем поглощение империей Вандаариффа? Теперь Свенсон жалел, что не узнал у барона всей подоплеки его миссии. Теперь он знал, какие силы вовлечены в эту игру, и, не имея средств предотвратить этот брак (такое явно было ему не по силам), единственное, что он мог сделать, — это застрелить принца, стать предателем во имя патриотизма.

От этих мыслей у него во рту остался неприятный привкус, но другого способа он не видел.

Свенсон вздохнул, но тут, словно раскрытое шулерство, щелочка света впереди (которую он в темноте принял за приоткрытую вдалеке дверь) стала тем, чем она была на самом деле: тоненьким пространством между двумя чуть раздвинутыми кулисами всего в вытянутой руке от его лица. Он осторожно раздвинул кулисы, и к нему хлынули сразу звук и свет, потому что ткань была довольно плотной, словно в нее как противопожарную меру вплели свинцовые нити. Но теперь доктор Свенсон мог видеть и слышать все… И он пришел в ужас.

* * *

Театр этот был анатомический. Мостки шли вдоль сцены на уровне потолка, метрах в десяти над приподнятым столом и привязанной к нему кожаными ремнями женщиной в белых одеяниях и белой маске. Амфитеатр от сцены круто уходил вверх и был заполнен хорошо одетыми зрителями в масках, во все глаза смотревшими на вещавшую со сцены женщину в маске. Доктор Свенсон сразу же узнал мисс Пул — для этого было достаточно исходящего от нее безудержного самодовольства.

За всеми ними на грифельной доске было написано: «И БУДУТ ВОЗРОЖДЕНЫ».