Стеклянные крылья

Подняв голову, Трина увидела добрые карие глаза Дюринга. Пожилой доктор, всегда бодрый и обаятельный – и с пациентами, и с коллегами. Создавал доброжелательную атмосферу, даже когда было много тяжелых больных или не хватало персонала. В целом врачи были выше сплетен и пересудов медсестер – по крайней мере, делали вид, что не замечают их. Для них важнее был профессионализм, а не то, выкрашены ли у сотрудника пряди волос в розовый, или хочется ли ему слушать дурацкие байки коллег, вернувшихся из отпуска.

– Конечно иду.

Трине поставила стакан, встала и пошла за заведующим отделением.

– У меня не перерыв, мне просто надо посидеть и дать ногам отдых. Смена была тяжелая. Не знаю, может, что-то в воду подмешали или с людьми что-то случилось, но пациенты сегодня какие-то тревожные…

Заведующий отделением кивнул и первым вошел в палату к пациентке с расслоением аорты, которую госпитализировали накануне, чтобы понаблюдать. Она была крепкая, с короткой стрижкой и не очень старая, где-то лет шестьдесят пять, однако она, казалось, злилась из-за того, что ей приходится лежать тут и ждать.

– Вибеке сегодня сделают компьютерную томографию, если в графике найдется место. Мы проверим, стабильно расслоение или усугубляется. А еще мы записали вас на электрокардиограмму – проверим работу сердца. – Заведующий отделением положил руку на плечо пациентке и дружески потрепал. – Верно, Вибека?

Она сдержанно кивнула в ответ.

Врач сделал вид, что не замечает ее враждебности.

– Вы ведь жалуетесь на онемение рук и ног. На боли в груди. Верно?

– Я не привыкла так долго лежать – наверно, поэтому мне нехорошо.

Дюринг тепло улыбнулся.

– Начнем с того, что если бы вам не было плохо, то вы бы тут и не лежали. А вам нужен покой, пока мы не будем знать степень расслоения и есть ли опасность разрыва аорты. Мы не можем такого допустить.

– Вот бы у меня была своя палата. – Она укоризненно посмотрела на пациентку с соседней кровати. – Я видела, в конце коридора есть свободная. Зачем всю жизнь платить налоги, если во время болезни не получишь нормального ухода?

Трина закатила глаза. Неправда, что есть свободные кровати. На самом деле в отделении не хватает мест – а еще персонала и оборудования.

Врач говорил как ни в чем не бывало:

– Мы быстро поставим вас на ноги и отправим домой. Для начала я попрошу Трину не давать вам кроверазжижающий препарат, пока мы не поймем, нужно вам делать операцию или нет.

Он повернулся к ней.

– Возобновим 75 миллиграмм ацетилсалициловой кислоты, как только ей поставят стент. При необходимости будем вводить 20 миллиграмм морфина в качестве обезболивающего; не забывайте аккуратно записывать количество, чтобы как можно скорее вернуться к фиксированной дозе.

Дюринг потрепал Трину по руке и вышел из палаты. Она стала проверять карту пациента и пакеты с лекарствами, чтобы избежать передозировки. Не то чтобы у нее возникло искушение резко увеличить дозу ацетилсалициловой кислоты именно этой пациентке, чтобы она поняла, каково это, когда тебе на самом деле плохо.

Трине записала препарат в карту и привычным движением подготовила катетер. Повесила капельницу и проверила сердечные показатели, пульс и давление. Она трудилась эффективно, вела себя профессионально, спасала жизни.

– Можно попросить попить или нужно самой куда-то идти?

Трина замерла, глядя на пациентку, – та смотрела с обидой. Снова это ощущение. Будто внутри что-то разбилось – возникло чувство, что она ничтожество, словно муравей, которого давит резиновый сапог.

* * *

У длинной лестницы, ведущей к двери церкви Святого Илии, две липы. Под ними можно посидеть и понаблюдать за площадью Вестербро-торв – вдали от транспорта и спрятавшись ото всех.

Мария Бирк сидела здесь часто. Ей нравилось смотреть на бесстрашных мотоциклистов, несущихся на красный свет, и школьников в желтых защитных жилетах, держащих друг друга за руки. На лестнице она могла посидеть спокойно и решить, насколько хочет включаться в то, что происходит вокруг.

Сегодня – несильно.

Она достала из кармана печенье и закуталась в куртку. Она была великовата и тонковата для этого времени года, на локтях протерлась ткань. Но Марию это не волновало. В младших классах зимой она так долго ходила в школу в шлепанцах, что дети постарше стали обзывать ее Шлепкой. Мама пыталась заставить ее надеть сапоги, но Мария отказывалась. В конце концов однажды ее отправили домой с запиской. Она по-прежнему почти никогда не мерзла. Даже когда летом спала ночью в Королевском саду, или когда рылась в мусорных баках за большим супермаркетом на Вестерброгаде, или сейчас, под липами на лестнице.

Печенье сухое, с каким-то овощем, но ей было плевать на вкус, если то, что она ест, полезно. Когда-то она любила жирную пищу и сладости. Мама прятала печенье в шкаф, где хранила швабру и тряпку, чтобы она не съела все сразу. Она гладила ее пухлые щечки и посмеивалась над ее аппетитом всякий раз, когда Мария намазывала нутеллой очередную булочку.