Стеклянный дом, или Ключи от смерти

Динамит испытующе уставился мне в лицо таким честным открытым взглядом, что я не удержался:

— И как только я все отдам, мне тут же конец, разве нет?

— Да, — с неожиданной искренностью подтвердил голубь мира, посуровев лицом и откидываясь на спинку кресла. — Поэтому остается только один третий вариант. Иди работать ко мне в бригаду.

Предложение было настолько неожиданным, что я оторопел. Но главной моей задачей сейчас являлось тянуть время любыми способами, и я сказал первое, что пришло в голову:

— Видишь ли... Много лет назад я поклялся больше не убивать людей, если речь не идет о самообороне. С тех пор, правда, было одно исключение, но у него имелась серьезная причина.

— А-а... — протянул он. — То-то я удивлялся, что ты моих бойцов, которые контору охраняли, не замочил. И Муху там, на стройплощадке, почему-то не добил... Ну ничего, у меня и без мокрухи дел хватает. А я за тобой понаблюдал — ты парень что надо. И бабки будешь грести побольше, чем с твоих засратых клиентов. Решай.

— Я подумаю, — сказал я.

Динамит нахмурился.

— Чего тут думать-то? Другого выхода у тебя все равно нет. И у меня времени в обрез, мне работать надо, заказов тьма.

— Я подумаю, — твердо повторил я.

— Только не долго, — сурово произнес он, вставая. — Даю тебе сутки. И имей в виду — больше никаких глупостей, в контору ко мне без спросу соваться не советую, я теперь там наладил охрану. И вообще не вздумай шалить: ты влез в историю, за которую тебя и через сто лет найдут.

Он вышел, даже не кивнув на прощание, а я щелкнул тумблером видеофона, переключив его на уличную камеру, и мог наблюдать, как он усаживается в белоснежный «лексус» и отчаливает. Голубь мира улетел, оставив меня наедине с действительно тяжкими раздумьями.

Подобраться к этому арсеналу я теперь лишен возможности — поэтому взорвать его не могу.

Отдать преступникам в руки средства для убийства десятков и сотен людей — не хочу.

А стукнуть в милицию о местонахождении оружия и потом всю оставшуюся жизнь существовать под домокловым мечом бандитской мести — боюсь.

В общем, как говаривала в подобных случаях моя покойная бабушка, надо бы разменять сто рублей — так их нет!

23. Имеющий уши

Андрей Игоревич Эльпин оказался на телевидении человеком известным, и после недолгих телефонных поисков меня соединили наконец с его рабочим кабинетом в Останкине. Эльпин был немногословен, но очень понятлив. Поэтому разговор у нас с ним получился коротким, однако продуктивным.

— Вы слышали насчет Блумова? — спросил я.

— Слышал.

— Его убили вместе с женой.

— Да.

— А до этого убили Шурпину с мужем. И Малея с... с...

— Понятно, я в курсе.

— Остались Забусовы, Дадашева и вы с сыном.

На этот раз он промолчал, но я отчетливо слышал в трубке его дыхание.

— У меня есть кое-какая информация по этому поводу, — сказал я. — Вы не могли бы со мной встретиться?

— Мог бы. Когда?

— Да хоть сейчас.

— Сейчас — нет. У меня два совещания. Вечером?

— В любое время. Назначайте сами.

— Десять устроит?

— Хорошо. У меня в бюро. Шестой подъезд «жилтовского», первый этаж, железная дверь справа.

— Буду.

Он положил трубку, а я для себя отметил, что чего-чего, а эмоции у шоумена через край не бьют.

В сущности у меня впервые за последнее время вдруг образовалось свободное время. И я решил провести его с максимальной пользой: под крайне неодобрительными взглядами Прокопчика, которому, чтоб не скучал, было, впрочем, оставлено несколько персональных поручений, пошел к себе и опять завалился на койку. На этот раз безо всяких сновидений.

Но такова уж, видно, была в тот день моя планида — ни разу не доспать, так сказать, своим сном. Правда, за окном уже вечерело, когда меня снова разбудил телефонный звонок.

— П-подъем, — злорадным голосом объявил мой помощник. — С-спускайся вниз, у нас с-скандал.

Внизу я обнаружил в своем кабинете двух посетителей, причем обоих в состоянии крайнего возбуждения. В кресле нервно ерзала дама, из-за странной асимметричности фигуры похожая на подтаявшую с разных сторон снежную бабу. Ее съехавшая набок и в данный момент перекошенная злостью физиономия усугубляла это впечатление благодаря горящим злым огнем, черным, как угольки, маленьким глазкам и морковному носу, пылающему на фоне мертвенно-белых щек. Вторым был мужчина, примостившийся сбоку на стуле, и о его наружности, напротив, можно было бы повествовать, описывая лишь отсутствие тех или иных черт. Лицо у него было какое-то словно взятое напрокат, поношенное, как старое демисезонное пальто, давно забывшее, какого цвета и даже фасона оно было при покупке. Но и на этом невыразительном материале было заметно, что гость нервничает: серые щеки его мелко-мелко вздрагивали, а бледно-лиловые губы были крепко сжаты в тонкую полоску. Из краткого пояснения Прокопчика я быстро понял, что передо мной бывшая морганатическая супруга Глеба Саввича Людмила Семеновна Деева по прозвищу Люся-Катафалк и его же пасынок от предыдущего законного брака Павел Сергеевич Сюняев.