Стеклянный крест

Видно было, что моим собеседникам эта тема неприятна и что их тяготит моя настойчивость. Но, хоть убейте меня заново, я не понимал, почему.

— Ну, что ты, на самом деле, Евгений Андреич, — с неохотой заговорил Гарик, — зачем прикидываешься дурачком? Ну, выписалась, вызвана, востребована, называй это как угодно. Короче, ее здесь больше нет.

— А Людмила… Людмила Васильевна? — с запинкой спросил я.

— И ее тоже взяли, пока ты спал, — ответил Гарик. — Честно скажу: всю мне душу она просквозила за последние дни. «Ах, что я наделала, зачем я приняла столько снотворного, лучше бы поменьше, тогда бы меня откачали, ах, я виновата, ах, места себе не найду».

— Ну, и как, и как это было? — допытывался я.

— Да очень просто. Сидим, беседуем. Вдруг: «Извините, мне пора». Пык — и нету. Как в анекдоте: где-то лопнул презерватив.

— Ай, да ну тебя к черту, физиолог несчастный, — рассердился я. — Тут такие дела, а ты все об одном.

— А какие дела? — Гарик изобразил наивное недоумение. — Какие такие дела? Ну, была Людмила Васильевна, а теперь она не Васильевна и не Людмила, а какая-нибудь Тин Твин Пу. Лежит на обдристанных циновках и пускает из носу зеленые пузыри.

Нечто подобное Гарик, наверное, видел в своих тропических «краткосрачках».

— И все-таки странно, — сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь, — здесь что же, по выслуге лет — или учитывая личные пожелания? А может быть, отбирают самых достойных?

— Что, зачесалось? — насмешливо спросил Гарик. — Захотелось домой, к своей Анечке? Недомучил ты ее, кровушки ее недопил? Так нет же, уважаемый вурдалак, ничего у тебя не выйдет. К тому времени, когда ты подрастешь и приедешь в Москву из своей Папуа-Новой Гвинеи, твоя вдовица уже состарится, и ты найдешь себе работницу мясокомбината имени Гавриила Попова, тоже молоденькую нимфетку, и она тебя отравит крысиным ядом за сотню долларов, к тому же фальшивых…

Гарик говорил бы еще долго, я не собирался ему мешать, по тут о своем присутствии напомнил мой тесть.

— Слово «достойных» в данном случае звучит неуместно! — задиристо сказал он, уводя разговор в сторону от болотного гнезда своей дочки: видимо, в ее невиновности он не так уж безоглядно был уверен. — Не о награде идет речь, напротив — о понижении уровня. Дух человеческий — вершина развития, уж вы-то, ученый, должны были бы это понимать.

Спорить с ним я не стал: он мне здорово надоел.

— А может, и не призывают их никуда, — задумчиво проговорил Гарик. — Может, просто стирают, как негодную видеозапись.

— Ну да, конечно, — сказал я. — Екатерину Сергеевну стерли, Людмилу Васильевну стерли, Льва Николаевича стерли, а Гария Борисовича оставили, Гарий Борисович записался на редкость удачно.

— Какого еще Льва Николаевича? — вскинулся Гарик. — Не было тут никакого Льва Николаевича.

— Был, старичок, был, — ласково сказал я. — Был и ушел.

— Ну и что? — подумав, возразил Гарик. — Великие приходят и уходят, а Гарий Борисович остается. Он вечен, как правда.

Приятель мой балагурил в обычной манере, он и при жизни, как массовик-затейник, вел непрерывный конферанс, но старика его слова почему-то оскорбили.

— А ничего иного вы и не можете говорить! — пронзительно глядя на Гарика, сказал мой тесть. — Кому сейчас на земле нужны такие душонки, как ваша? Спустили флаг, упразднили державу, осквернили идею, оплевали историю, готовы теперь податься в ислам, в католичество, в буддизм, во что угодно, лишь бы удержаться на поверхности. Такие там теперь, как тараканы, кишат, пополнения им не надо.

— Между прочим, такие, как вы, рептильные учители жизни там тоже не нужны, — обидевшись за «таракана», возразил Гарик. — В каком году скончаться изволили, аксакал? А сейчас который год на дворе? И никто вас до сих пор не хватился.

Ивана Даниловича этот выпад поразил в самое сердце.

— Да, но о чем это говорит? — задыхаясь, воскликнул он. — В царстве низменных инстинктов таким, как я, нет места, это верно. Недаром говорят в народе: «Вольному воля, спасенному — рай». Спасаться надо от такой воли, и я спасен! Меня терзает лишь одно недоумение: а что здесь делаете вы? Ваше место там, — он указал пальцем вниз, — на помойке, где крысы и тараканы. А мое место — здесь. Вольному воля, спасенному — рай.

— Нет, ты полюбуйся на этих старых большевиков! — с живостью обратился ко мне Гарик. — Они и царствие небесное хотят застолбить за собой.

Однако поддержки от меня он не дождался: в этом внутрипартийном споре я предпочитал сохранять нейтралитет.

— А кроме того, — Гарик снова повернулся к старику, — кроме того, вы сами себе противоречите: то мое место там, внизу, то для меня там нет места. Куды хрестьянину податься?

Старик несколько смутился: на этот раз Гарик его достал.