Стеклянный меч

Я сказал «закончилось благополучно»? Извините, соврал…

Когда шлёпали по грязи, это сдвоенное «чвак-чвак, чвак-чвак, чвак-чвак» не давало понять, что вокруг очень уж тихо. И потом ещё с минуту – пока аккуратно располагали на земле Эхи, пока удостоверялись, что он живой, пока что-то говорили друг другу, пока наконец сердце не перестало колотиться в уши…

Первым неладное почуял Чаки.

– Тихо… – сказал он.

Я подумал, что это команда, и на всякий случай пригнулся.

– Непонятно… и нехорошо…

– Что?

– Я же говорю – тихо вокруг. Не должно… Слушай.

Я стал слушать и понял, что да, действительно – как-то ненормально тихо. Даже птицы молчали, а на той стороне болота их было хорошо слышно.

– Князь…

– Да?

– Пусть этот тут полежат, а мы с тобой сходим посмотрим…

Я посмотрел на Эхи. Тот уже не выглядел мёртвым, а выглядел спящим.

– Тэ-тэ, – сказал я.

– Что?

– Так точно. Сейчас пойдём. Только…

Я развязал наш вещмешок, вытряхнул из него всё. Взял нужный свёрток, развернул.

– Тебе или мне?

Чак скользнул взглядом по револьверу.

– Неужели тот самый?

– Нет, просто похож.

– Тебе.

Я сунул пандейский револьверчик, действительно похожий на «ибойку», с которой прошло и закончилось наше детство, в карман. Этот хотя бы стрелял нормально, и на расстоянии вытянутой руки из него можно было попасть в тыкву… Чак шёл вперёд, пригибаясь и держась края тропы.

Я последовал за ним – держась другого края.

Дом, в котором жили старатели, был очень стар и явно знавал лучшие времена. Сейчас невозможно было понять, чем он был раньше. Наверное, какой-то факторией. Здесь торговали с горцами. Вокруг дома торчали остатки частокола – надо полагать, постепенно разбираемого на дрова: вон и поленница сложена, и летняя печь стоит под навесом. Там, где частокол когда-то замыкался, стояла рамина ворот; на перекладине смутно угадывалась какая-то надпись. Через ворота проходила утоптанная тропа. У той части дома, которая, похоже, в лучшие времена была складом, просела крыша, половина дощатой кровли то ли провалилась, то ли её сдуло ветром. Жилую часть поддерживали в порядке, белили известью, но от старости она несколько перекосилась и вросла в землю по самый верх фундамента. Из трубы шёл легкий дымок. Дверь была приоткрыта.

На полпути от дома к воротам лицом вниз лежал человек. Он лежал так просто и естественно, что казался неотъемлемой частью ландшафта.

Наверное, Чак тоже именно так всё это воспринял, потому что притормозил и дёрнулся только тогда, когда почти поравнялся с телом. Я догнал его и встал рядом, держа револьвер в опущенной руке и положив большой палец на спицу курка.

– Кто это? – спросил я.

– Руг, – тихо сказал Чак. – Дневальный.

Он присел и, не отрывая взгляда от двери дома, перевернул тело на спину. Человека был несомненно мёртв, и мёртв совсем недавно. Я быстро посмотрел на него. На свитере напротив сердца расплылось небольшое чёрное пятно. Один точный профессиональный удар…

Не вставая, Чак метнулся к поленнице. Я знал, что этот увалень быстр, но не думал, что до такой степени. Там он замер на несколько секунд, потом не распрямляясь, почти на четвереньках, рванул к дому. В правой руке его вдруг оказался топор. Я тоже побежал к дому, заходя с другой стороны.

Не было никаких других звуков, кроме тех, что производились нами.

Дверь, как это принято в горских домах, открывалась внутрь. Я сделал знак Чаку, чтобы он замер, и он замер. Потом я показал, что я пойду первым, а Чак будет меня прикрывать. Он понял и кивнул. А я сообразил, что забыл, как надо входить в дом. В смысле, без гранаты. Сначала идёт граната, потом входишь ты. Гранаты у меня не было, и я впал в ступор. Ненадолго, на пару секунд.

Изнутри дома не доносилось ни звука. Зато отчётливо тянуло свежим дерьмом и кровью.

Надо было входить.

Держа револьвер стволом вверх, я вкатился внутрь, привстал на колено, крутнулся назад – если вдруг кто-то притаился за дверью. Но нет, не было никого.

В смысле – никого живого…

– Чак, – позвал я.

Стало темнее. Чак остановился в двери. Потом я услышал, как он судорожно вздохнул.

В доме стояло пять железных двухярусных коек – таких же, как в казармах, только в казармах их ставят изголовьем к стенке, а здесь они стояли к стенке боком. На четырёх нижних полках в неправильных позах врасплох застигнутых смертью – лежали люди. С верхних или успели спрыгнуть, или их стащили… это ещё три трупа на полу. Тех, кто на койках, я думаю, закололи беззвучно. Со спрыгнувшими не стеснялись и располосовали от души.

Стараясь не ступить в лужи, я бочком подобрался к окну и сдвинул ставню. Она отъехала со скрипом, впуская красноватый свет позднего утра.

Позади Чак что-то пробормотал. Я повернулся к нему. Его лицо меня напугало больше, чем все покойники. Оно было отрешённым и совсем детским, разгладились все морщинки, рот приоткрылся, глаза смотрели куда-то сквозь всё. Я приобнял Чака за плечо и вывел его наружу.

Там его стало рвать.

* * *