Стеклянный мост

Через несколько недель после освобождения я навестила своего дядю в Зейсте. Оккупанты не тронули его, потому что он был женат не на еврейке. Я не предупредила его о приезде, однако же увидела его на трамвайной остановке.

— Откуда ты узнал, что я приеду? — спросила я.

— Я каждый день жду на остановке, — ответил он. — Жду твоего отца.

— Разве ты не получил извещение из Красного Креста? — спросила я.

— Получил, но я им не верю. Разве можно знать так наверняка?

Мы перешли через площадь и направились к его дому, который стоял в двух-трех минутах ходьбы от остановки.

Много лет я не видела дядю. Он сильно изменился. Ему было около пятидесяти лет, но он плелся рядом со мной усталой, шаркающей походкой, словно человек, который уже не ждет ничего хорошего от жизни. Волосы у него побелели, лицо пожелтело, щеки ввалились. Хотя он всегда очень походил на моего отца, сейчас я не заметила ни малейшего сходства. Ничего не осталось от веселого, беззаботного дяди прежних лет.

У входной двери он остановился.

— Не говори об этом с теткой, — наклонившись ко мне, сказал он. — Она не поймет.

Он вставил ключ в замочную скважину. Вслед за ним я поднялась по лестнице. В маленькой чистенькой комнате моя тетя разливала чай. Дядя сел в кресло у окна.

— Отсюда, — сказал он, — видно, когда приходит трамвай. Это очень удобно. В Утрехте опять наладилось с транспортом. — Он встал и, шаркая ногами, вышел из комнаты.

— Твой дядя болен, — сказала мне тетя. — К счастью, сам он об этом не догадывается, но ему уже не выздороветь. Он очень близко к сердцу принял несчастье родных.

Я кивнула в ответ и сказала, что это в самом деле очень отразилось на нем и что, по-моему, он сильно изменился.

— Тсс… — Тетя приложила палец к губам.

— Посмотри-ка, — сказал дядя, входя в комнату и показывая мне какие-то носильные вещи из темной ткани, висевшие у него на руке. — Прекрасный костюм, совершенно новый.

— Ваш костюм? — спросила я.

— Я хранил его все эти годы. Он лежал в сундуке, пересыпанный нафталином. — В голосе дяди слышались торжествующие нотки, когда он шепнул мне: — Для твоего отца. — Он аккуратно повесил костюм на спинку стула и продолжал: — Еще у меня есть ботинки. Почти новые. Хочешь посмотреть?

— Да, конечно, — сказала я. Но он, по-видимому, сразу же забыл об этом, потому что, когда я вскоре встала, собираясь уходить, он быстро накинул плащ.

— Я немного пройдусь с тобой, — сказал он, сверяя часы. — Трамвай вот-вот подойдет.

Но трамвай уже отправлялся. Я наскоро простилась и вскочила на ходу, а с задней площадки помахала ему рукой. Но он не ответил. Он стоял и смотрел на другой трамвай, только что подошедший, и я поняла, что его-то он и имел в виду. Маленький, сгорбленный, он напряженно всматривался в лица пассажиров, сходивших с трамвая.

После этого я навещала его еще несколько раз. И никогда не предупреждала, что приеду. Но дядя всегда ждал на остановке. Каждый раз он выглядел все более старым и больным и каждый раз показывал мне костюм, который хранил в сундуке.

И вот я получила от тети письмо, что дядя умер. Я опять поехала в Зейст и уже в трамвае подумала: как странно, неужели на остановке я не увижу дядю. Выходя из трамвая, я невольно поискала его глазами.

За столом в полутемной комнате тетя решала кроссворд. Карандаш в ее руке был тонко очинен. Я села у окна и откинула занавеску. В конце улицы виднелся угол павильона трамвайной остановки.

— Он так любил тут сидеть, — сказала тетя. — Все смотрел на трамваи.

— Отсюда хорошо видно, как они подходят, — заметила я.

— Да, — отозвалась она, — он тоже так говорил. Но я вообще-то никогда не смотрела. — Она подошла ко мне и поглядела через мое плечо. — Почти ничего не видно.

Но она была не права. С дядиного стула трамвайная остановка была отчетливо видна. Теперь я поняла, почему дядя просил меня не говорить об этом с тетей. Перед моим уходом тетя принесла костюм.

— Вот, — сказала она, — твой дядя наказал отдать его тебе.

— Что я с ним буду делать? Отдайте его кому-нибудь, кому он пригодится.

Не успела я выйти из комнаты, как она вновь склонилась над кроссвордом. Я медленно пошла на трамвай. Вагона под посадку еще не было, он только что подошел к конечной остановке.

Я стояла и смотрела на выходивших пассажиров, точно ожидала кого-то. Кого-то знакомого, близкого, родного. Но мне не хватало дядиной веры. Они никогда не вернутся: ни мой отец, ни моя мама, ни Бетти, ни Дав, ни Лотта.

Радио

Менеер Кёйстерс из рыбной лавки, где я по дороге из школы в пятницу днем иногда покупала для мамы нарезанную семгу, был высокий, ширококостный мужчина, и лицо у него состояло сплошь из одних складок. Голова с рыжеватым встопорщенным чубом свешивалась вперед между вздернутыми плечами. Он нарезал семгу узким, стертым посредине ножом, подхватывал ломтики большим и указательным пальцами и аккуратно клал один на другой. Руки у него были лиловато-красные, облепленные рыбьей чешуей. Всякий раз он спрашивал меня, не хочу ли я поиграть с Тоней. Я отвечала, что не могу, ведь дома меня ждут с семгой.