Стеклянный шарик

Было бы интересно построить себе снежный дом с ледяными окнами, но это тоже ничего не меняет. Можно просто лечь в сугроб и не вставать. Иначе — до конца года, и потом еще год, и еще год, и еще, и еще.

Звонок. Перемена.

— Слышь, Николаева, ты чо — самая умная? Тебе трудно сказать, что не готова? Ты двойки, что ли, боишься?

— Ты заманала, Ася, хватит уже выставляться. Вчера, кажется, договорились все — природу не делаем.

Не оправдываться. Не имеет значения, что меня вчера не было. И так еще год, и еще, и еще.

— Ой, куда варежка полетела! Лови, Николаева! Варежка тю-тю!

Эти варежки связала бабушка, но я не буду ее ловить. Не жалко варежку.

Нет, конечно, это ошибка. Я ничего не сделала, чтобы оказаться здесь. Это судебная ошибка, куда я могу подать апелляцию? Или кассацию, как это правильно называется? Надо дома в словаре глянуть. Где я могу опротестовать свой приговор? Кому написать, чтобы меня освободили? Для этого надо признать свою вину, да. Я признаю, я виновата, я все делаю не так, неправильно, я не попадаю в эти правила, я не знаю их. Незнание правил не освобождает от ответственности.

— Мама, забери меня из школы.

— Куда же я тебя заберу?

— Ну отдай меня в другую школу.

— А почему ты думаешь, что там будет лучше?

— Потому что хуже уже не бывает.

— Что у тебя случилось?

— Ничего.

— Тебя что, кто-то обидел?

— Нет. Никто. Все хорошо.

— А в чем тогда дело?

— Нет. Ни в чем.

Жаловаться бессмысленно.

— Мочить Николаеву.

— В унитазе.

— Ага. Ее унитазное величество.

— На трон!

— Николаеву — на трон!

— Держи ее за руки.

— А ну отошла, — ледяным голосом медленно командует Ася. — Ты. И ты. Живо — обе — живо отошли от меня.

Закусила губы до белизны, сжала кулаки так, что пальцы побелели.

— Уси-пуси, ее величество сердится!

— Убрала руки, быстро, — цедит Ася, не разжимая зубов.

— Ой, какая грозная Николаева, держите меня семеро.

Нечего жалеть. Нечем дорожить. Не за что держаться. Нечего бояться.

— Гляди, Асечка, а вон твоя тетрадочка улетела в унитаз. А как же ты без домашечки? Ведь тебе двоечку поставят, Асечкина? Ты наверное, жаловаться будешь?

— Пусть жалуется, мы ее после уроков от****им.

Ничего не жалко. Ни варежки, ни домашки, ни портфеля, ни ручки. Себя тоже не жалко. Пусть хоть убьют. Или я убью, и меня посадят.

— Ой, стишки! У Николаевой стишки. Почитаем стишки или так утопим?

А вот этого не будет. Я убью, меня убьют, что потом будет — без разницы, но этого не будет.

— Слышь, Иванова. Ну-ка подойди.

— Уси-пу…

— Аааа!

— Да держите вы ее, она ненормальная. Она ее сейчас задушит!

— Чо, о**ела, Николаева?

Никого не жалко — ни их, ни себя.

— Психичка!

— Ах ты тварь!

— Она меня укусила!

— Держите!

— Ага, сам держи.

— Пошли отсюда, она бешеная. Еще пропишут сорок уколов в живот.

— Побрызгай на нее водичкой, может, боится?

— Попробуй. Подойди.

— Да иди ты. Сама побрызгай.

Звонок. Английский. Передышка.

Нет сил, нет ощущения победы. Пусто. Так нельзя, так неправильно, так не должно быть, но как иначе?

Где бы об этом прочитать.

Холодно. Светает. Впереди еще четыре урока, и четыре дня, и четыре месяца до лета.

Стеклянный шарик

Шарик лежал на подсохшей земле среди травы, сухих бурых листьев и полусгнивших фантиков. И светился нездешним голубым светом.

Неведомая сила иногда забрасывала их на мусорные земные пустыри, на обочины дорог, в грязный снег и слякоть.

Может, это инопланетные деньги, подумала Ася, глядя на шарик. Инопланетяне ходят с полными карманами таких шариков, расплачиваются ими в магазинах, а иногда теряют, как простые монетки. А может, это и не деньги, а сами инопланетяне, маленькие такие, в капсулах. Вылетели из своего корабля на разведку, приземлились здесь, ведут полевые исследования.

Ася взяла шарик, обтерла подолом пыль, поднесла к глазам. Вот я на него сейчас смотрю, а он сидит там, такой маленький, и думает: кто это такой страшный на меня так зырит?

Ася посмотрела сквозь шарик на солнце. Из середины голубизны брызнули ослепительные искры, Ася зажмурилась и сказала «эксперимент не удался». На солнце она больше не смотрела — смотрела сквозь шарик — не близко, близко была только голубая муть, а держа его на отдалении, — наводя его на дом, сосну, кучу песка у соседских ворот, на забор, на дом сторожих, на дуб. В шаре плыли и менялись очертания — перевернутого мира, города у воды, полного блеска, светящихся точек и брызг, — разливались реки, возникали и пропадали замки, проносились огненные шары.

— Это ты мне свою планету показываешь? — мысленно спросила Ася пришельца.

— Да, — мысленно ответил тот. — А покажи мне свою.

— Моя называется Земля, — начала Ася издалека, после чего перечислила страну, область, город и улицу Володарского, на которой стояла. — А вот растет дуб. С дуба сыплются желуди, только их пока еще мало, вот такие, — она приблизила шар к зеленому желудю, несвоевременно упавшему с дуба. — Их здорово собирать в конце лета.

— Зачем? — спросил пришелец.

— Не знаю. Просто так. Нравится.

— Понимаю, — задумался пришелец. — Искусство.

— Что? — удивилась Ася.

— Искусство, — повторил пришелец. — Бесполезное и нравится.