Стеклянный шарик

Они сразу договорились, когда начали жить вместе — ничего не подразумеваем, ничего не домысливаем по умолчанию, что надо — говори словами сразу, а не жди, пока другой дотелепает. Телепать они оба могли долго, практически до бесконечности, и всегда ошибочно. Хочешь молча отдохнуть — скажи. Обоим было удобно. Оба были ущербны в смысле телепатии, так что подсказки помогали. В смысле быта договориться было легко — а вот «я хочу, чтобы ты меня поцеловал» она не научилась выговаривать, или «мне надо, чтобы я рассказывала, а ты заинтересованно слушал» — это выходило глупо и приводило к еще более идиотским диалогам: «что я должен сделать, чтобы ты поняла, что я слушаю заинтересованно» — «реагировать» — «я реагирую, я сказал „очень интересно“» — «это механическая реакция, а нужна живая» — «как ты определяешь живость реакции?»…

С Вадимом было хорошо молчать. Он не допекал дурацкими вопросами вроде «тебе хорошо?» или «что ты такая?» — они же договорились, она сама скажет, что не так, и без обид. Они не мучили друг друга невнятными упреками — «ты меня не любишь», «тебе нет до меня дела»: в самом деле, как на практике предъявить, что тебе есть до кого-то дело? Вместе, но порознь, каждый в своем пузыре личного пространства — так комфортней, вокруг тебя полтора метра пустоты, извини-подвинься, здесь я, и подходить близко нельзя.

Они и сошлись не на том, что любят, а на том, чего не терпят: яркого света, громких звуков, шумных компаний. Она сразу сказала ему — я не люблю людей, только цветы и зверей. Я тоже, сказал он. Мне легче с вещами и собаками. Ей это понравилось — ей тоже было легче с вещами. Вещи не умирают, цветы не предают и не сплетничают за спиной. Звери не пристают с вопросами, почему не звонишь, и не говорят, что ты все делаешь не так.

Своих зверей у нее к этому времени не было, хомяк давно умер. А с Вадимовой таксой Максом она быстро подружилась и водила его гулять.

— Опять плачешь?

— Сегодня девять дней.

— Какая разница, девять или десять?

— Ну, считается, что через девять дней душа…

— Да нет никакой души. И того света нет. Это зачем-то придумали и повторяют, как дураки…

— Перестань.

— Ну что перестань, ну глупо же — плакать именно девятый день, а не в восьмой и не в пятнадцатый…

— Я же попросила, перестань. Ну да, да, это очень нелогично, что именно на девятый день, хорошо, но она совсем недавно умерла, это-то можно понять?

— Я понимаю, что она только что умерла, не дурак. Но я уже сказал сто раз: Ася, мне очень жалко, что она умерла, но сколько ей лет было, Ася? Люди не живут вечно. Она была старая и больная. Если бы я мог, я бы ее прямо сейчас вернул, вот просто чтобы ты не убивалась. Что я еще могу? Да, мне очень жаль.

Он отвернулся и застучал по клавиатуре старого компьютера, который постоянно апгрейдил и ремонтировал, пытаясь добиться от него нормальной работы.

Макс пришел и лизнул Асину ногу. Ася почесала ему нос, Макс зажмурился.

— Вот блин. Так и знал.

— Что?

— Да сносить надо все на фиг и заново ставить.

— Уходишь?

— К Саньку схожу, свои дискеты забрать.

Он ушел, аккуратно закрыв за собой дверь, и не сказав, когда вернется. Макс вспрыгнул Асе на колени. Ася обняла его и заплакала еще громче, навзрыд. Макс ни шиша не понял — перевернулся и подставил живот — чеши.

Вадим пришел вечером.

— Почему на столе поводок лежит?

— Потому что я не положила его на место, — процедила Ася.

— Трудно было положить?

— Тебе нельзя жить с людьми, — сказала она.

— Я предупреждал, — ответил он. — Я не люблю людей.

— Я знаю, — сказала она. — Я тоже.

— Тогда чего спрашиваешь?

— Ты никогда не думал, что это неправильно?

— По отношению к чему?

— К абсолютной истине.

— Абсолютной истины нет, — он всунул дискету в дисковод, дисковод зашумел и защелкал.

— С точки зрения эволюции тоже. Уметь жить с вещами и зверями — это простое умение. А с людьми — сложное. Отказываться от людей ради зверей — это ради простого, а ради вещей — это ради примитивного.

— Ты почему-то и примитивного не умеешь, у тебя вещи по всей квартире скачут, — пробормотал Вадим, уже сосредоточившись на мониторе, где по черному фону побежали белые значки.

Ася молча взяла у него со стола поводок. Макс запрыгал, думая, что его сейчас возьмут гулять. Ася повесила поводок на вешалку, присела, погладила Макса. Он заскулил, поднимая морду и прижимаясь к Асиным ногам.

Ася встала, вздохнула, провела рукой по короткой таксячьей шерсти. Взяла телефон, ушла с ним на кухню, закрыла дверь. Сидела, смотрела на него, смотрела, придумывая, что сказать. Так и не придумала, просто стала набирать мамин номер.

Когнитивный диссонанс

После восьмого они все ушли. Вяльцева ушла, Палей ушла, Иванова, Михайлов, Заварзин, — все. Никитько погибла. Егоров ушел, — зачем-то к экзаменам голову обрил налысо. Бирюкова, Алексеенко, Симонов, Ельцов. Ася еще думала, не забудет никого, а никого помнить уже не хотела. Чернов еще в марте в колонию попал, Иванцова бросила школу, в июне родила. Да все, считай, ушли, из «б» человек шесть или семь в девятый пошли, остальные ашки.