Стеклянный занавес

Худенький юноша наконец пришёл с чашкой кофе и десертом. Валя с Викой последовали его примеру, но и тут была засада, глаза разбегались – хотелось попробовать все десерты.

Вышли из ресторана, когда начали притушивать свет. Снова зашли в музыкальный салон, где теперь играл ансамбль, а пожилые пары неумело танцевали танго.

– Представь нашу бабку на танцах, – сказала Вика.

– Небось раз в жизни и была.

– А эти-то коровы чем её лучше?

– Тем, что у них не было ни войны, ни Ленина со Сталиным…

К ним за столик внезапно спланировал выпивший мужик:

– Наше вам с кисточкой, Валентина! Я – Стёпа, ваш бескрайний поклонник!

Дома Валя выстроила бы дистанцию, но за границей собеседников не выбирают:

– Турист?

– Тачечный турист. Нас тут много. Трюм тачками забит.

– Скажите, Стёпа, шведы меня всё время спрашивали про русских проституток, а я ни одной не вижу.

– На паромах только шведские и финские, наших они отсюда выбили. А сами без души, суки, работают, воруют… Сюда плыл, одна сотовый спёрла. Жена звонит, а ей иностранная бабель на своем языке лопочет. Жена думала, меня пришили!

– Нам сказали, это «пьяный рейс». Как понимать?

– Алкоголь таксфришный, каюты внизу копейки стоят. Мужики ихние едут типа в Хельсинки по делам, а сами в загул. К ночи всё начнётся, уж вы поосторожней. Жене моей на салфетке автограф напишите, ну, что муж у неё по-любому в шляпе и при шпаге!

Валя с Викой спустились на этаж ниже, мужское население в фойе было уже пьяным в дрова, и тут откуда ни возьмись появились толпы полураздетых девиц. Видимо, они и прежде были на пароме, просто в принятый час вышли на работу «в форме».

– Закалённые. Гляди, как заголились, – заметила Вика.

– Идём в каюту, а то нарвёмся, – потащила её за руку Валя.

Семьи с детьми уже легли спать, пожилые дамы слушали в музыкальном салоне романсы или играли в казино, а остальные пассажиры и пассажирки перешли на поисковые диалоги глазами.

Спать легли пораньше. Штормило, и махину парома сладко покачивало. Воздух и запахи сводили Валю с ума и в Швеции, и в Финляндии, словно какая-то её часть помнила, что уже была где-то здесь.

Лев Андронович объяснял, что регрессионная терапия, помимо психотерапевтического эффекта, обрушивает на человека «дежавю», подсказывая что-то в связи со страной, которая необъяснимым образом кажется знакомой, словно ходил по этим улицам, слушал эту музыку, ел эту еду, носил эту одежду…

Шведы на улицах, как и финны в Хельсинки, казались Вале близкими своей интровертностью, сдержанностью, минималистской эстетикой. При этом были словно вырублеными из камня без тонкой отделки и выглядели роботообразными даже в драке за икру.

И, провалившись в сон, Валя увидела, как мама-Соня, носящая в регрессии имя Окку, ведёт её, маленькую, по лесу, рассказывая, что у дерева есть душа. И она отомстит тому, кто рубит его без заговора. Потому у срубаемого дерева просят прощения, а брёвна везут в деревню комлем вперёд, как убитого человека.

Сорок дней их можно только очищать от коры, сорок дней они плачут о своей смерти. Сруб выстаивается год, прежде чем делают дом, ведь душа дерева последний раз является к людям на годовщину смерти. И маленькая Валя, точнее маленькая Васи, слушает и запоминает это на всю жизнь.

Потом приснился сегодняшний шведский стол с толпами едоков. А в углу зала сидела бабушка Поля в белом платке и чистила старым кривым ножом картошку. Перед ней стояли две щербатые миски: одна с колодезной водою для чищенных клубней, другая для аккуратных лент кожуры.

– Зачем чистишь? – спросила Валя. – Вон сколько еды!

– Ихнего не ем, – покачала головой бабушка. – Кожуру стригу гусям на мешанку…

«Мешанкой» назывался зимний корм для гусей: мелко порезанные и заваренные кипятком сено, крапива, хвоя, овощи, крупа и толчёные речные ракушки.

– Соня трубку не берёт, – пожаловалась Валя.

– Так бросила ж тебя…

– Она меня в прошлой жизни бросила, колдуньям так положено, – заступилась Валя за Соню.

– В этой из-за молдавана бросила, за то слёзочками и умылась. Теперь из-за богатой жизни тебя бросила… Коли понадобишься, найдёт!

Это было правдой, и потому особенно обидно звучало из уст бабушки.

– Просто меня к ней ревнуешь.

– Ещё чего придумала, – усмехнулась бабушка. – Ты б, Валюшка, за девчонкой своей лучше смотрела!

Валя обернулась и увидела, что Вика мечется возле шведского стола, а за ней бегут старички, что подбивали клинья в музыкальном салоне. Вика уворачивается от их рук и опрокидывает на них очередную порцию фуршетной еды.

По одежде, лицам и волосам старичков уже прошлись разноцветные мазки крема от пирожных, жирные кляксы паштетов, бляшки мяса, брызги подливок и кусочки салатов. В шкиперской бородке морщинистого застряли зелёные кудри петрушки, а спортивный костюм мордатого весь в томатных пятнах.

Валя бежит на помощь Вике, но в зал врываются полицейские красотки на лошадях, которых показывала на улице Эльза Сегель. Лошадь соломенной блондинки эффектно перемахивает через стол, полицейская умело хватает Вику за волосы, а та истошно вопит.