– Спеттекака – свадебный торт-пирамида, его несколько часов выпекают на крутящемся вертеле, – засияла Эльза. – Я выполнила программу по национальной кухне – вы попробовали сюрстрёмминг и спеттекаку!
На следующий день она повезла Валю с Викой в ресторан бывшей тюрьмы на острове Лангхольмен, переделанной под отель. Дворик отеля огораживала непреодолимая стена из серых булыжников, но больше ничего «пенитенциарного» в заведении не осталось.
В ресторане было уютно и вкусно, правда, среди закусок подали солёные огурцы, которые сперва макали в мёд, а потом в сметану.
– Меня сейчас вырвет от этого зрелища, – зашептала Вика.
Принимавшие люди были уверены, что Валя – это Ада, и задавали через Эльзу вопросы про деньги. Оставалось только пожимать плечами и просить отправить вопросы по факсу.
На обратном пути Эльза спросила:
– Что больше всего вас поразило в Швеции?
– Здесь все пиплы под копирку! – влезла Вика.
– Шведам важны равновесие, сдержанность, порядок и равенство, это называется общим словом «лагом». Человеку нужно всего ровно столько, сколько нужно. Из-за этого кажется, что все мы похожи.
Они забрали из номера собранные накануне чемоданы, и Валя протянула Эльзе большой пакет с русскими сувенирами: водкой, шоколадом, матрёшками и павловопосадским платком. Но та отскочила, как от змеи, и сказала, что дорожит своей работой.
– Обидите, если не возьмёте! – стали уговаривать Валя с Викой.
– Администратор увидит, что выхожу от вас с пакетом, и сообщит в мою компанию, – объяснила Эльза.
– Сами понесём его до машины! – хором заорали Валя с Викой.
– Мой русский муж тоже не понимал, почему на работе нельзя подарки…
– Всё время вспоминаете его, – сказала Валя. – Мне кажется, вы были счастливы вместе.
– Мне нравится моя жизнь, моя работа, моя свобода. Я ценю это выше любви. Моя фамилия Сегел – она означает «парус»! Никогда не делюсь своей жизнью, не приглашаю домой, у нас это не принято, – смутилась Эльза. – Но с вами иначе. И я почувствовала, что тоже хочу иметь дочь. Пусть не такую взрослую, но именно дочь-подругу.
Валя с Викой переглянулись. Они умели говорить одними глазами и сейчас проговорили ими, что Эльзе не нужно знать, как они оказались вместе.
– Я позвонила психологу, который рассказывал про «лиану смерти», – сказала Эльза. – Он знает про терапию через «прошлые жизни», он даст мне адрес профессора из Амстердама. Я думала, вы шутите, но теперь поеду в Амстердам, чтоб понять свою историю с русским мужем.
– Лучше в Москву. Мы вам организуем регрессионную терапию.
– В Россию? – испуганно вскинула Эльза глаза. – Но ведь там так опасно!
И Валя с Викой расхохотались на всё унылое шоссе, ведущее к аэропорту.
В полёте Валя оценила, насколько отдохнула от навалившегося после продажи квартиры в родном городке, от Ады, от внимания на улице. Ещё теснее ощутила необъяснимое родство со Скандинавией, хотя и споткнулась о то, от чего в Хельсинки страховала Соня.
Стокгольм был третьим в её жизни большим городом после Москвы и Хельсинки. Хельсинки казался нарисованным акварелью на стекле, а Стокгольм наваливался каменной глыбой.
Была в нём, как сказала бы Юлия Измайловна, «усталость материала». Он был какой-то стариковский. И люди словно вбитые в камень гвозди.
Мать загнала их с дороги за накрытый стол в кухне и озабоченно спросила:
– Ну, как там люди живут?
Было видно, что на самом деле хочет спросить «что привезли?». Валя с Викой предложили ей открыть чемоданы и ели под восторженные охи и ахи, несущиеся из большой комнаты.
Мать влетела в кухню в напяленном на халат кардигане:
– На рынок завтра надену. Рукав-то не короток?
– Это, бабуль, фасон такой, – успокоила Вика.
– А вот, доча, который после Юрика с тобой жил, в газете написал, мол, разглядел в массажистке звезду.
– Лошадин? – вздрогнула Валя; час от часу не легче. – Где газета?
– В папку ложу, чтоб Шарик не замял! Мне всё про тебя в киоске оставляют!
Валя впилась глазами в текст, Вика прижалась к её плечу, чтоб читать одновременно. Поседевший и отвратительно разжиревший Лошадин, известность которого закончилась в годы знакомства с Валей, улыбался с фотографии и бесстыдно врал.