Стеклянный зверинец

Аманда. А пока мы вынуждены весь вечер сидеть в темноте… как в прошлом веке, когда мистер Эдисон еще не изобрел свою лампу!

Джим. Мне нравится, когда горят свечи.

Аманда. Значит, у вас романтическая натура! Но это никак не извиняет Тома. Хорошо, что мы успели пообедать. Очень любезно с их стороны, что они дали нам возможность закончить обед прежде, чем спустилась вечная ночь — не правда ли, мистер О'Коннор?

Джим. Ха-ха!

Аманда. Том, помоги мне вымыть тарелки — это тебе наказание за забывчивость!

Джим. Позвольте, я помогу вам.

Аманда. Ни в коем случае!

Джим. Неужели я ни на что не гожусь?

Аманда. Вы — ни на что? (В голосе появляется напевность.) Мистер О'Коннор, да вы доставили нам такое удовольствие, какого я не испытывала много-много лет!

Джим. Вы слишком добры, миссис Уингфилд!

Аманда. Я нисколько не преувеличиваю, нисколько! Да, нашей сестренке, наверно, скучно одной. Не могли бы вы составить ей компанию в гостиной? Возьмите этот красивый старинный подсвечник. Знаете, откуда он? С алтаря церкви «Небесный покой». Он, правда, немножко расплавился с краю, когда в церкви случился пожар. Была весенняя гроза, и туда попала молния. Как раз в это время Джипси Джоунз снова начал выступать. Он утверждал, что пожар вспыхнул потому, что члены епископальной церкви устраивали картежные игры.

Джим. Ха-ха-ха!

Аманда. Может быть, вам удастся уговорить Лауру выпить немного вина? Я думаю, это ей на пользу! Сумеете взять оба бокала?

Джим. Еще бы! Я ведь супермен.

Аманда. Ну, а ты, Томас, надевай передник.

Дверь в кухню затворяется, и мы больше не слышим звонкого смеха Аманды. Мерцающий свет свечи приближается к портьерам. Когда Джим входит в гостиную, Лаура порывисто садится на диване. Молчит, пытаясь побороть боязнь остаться наедине с незнакомцем.

Надпись на экране: «Вы, наверное, совсем меня не помните?» Первые реплики в этой сцене Лаура произносит дрожащим, задыхающимся голосом, как будто она только что взбежала по крутой лестнице, и лишь затем, поддавшись обаянию и добродушию Джима, избавляется от робости.

Следует помнить, что эта сцена, при всей ее видимой незначительности, — кульминация всей душевной жизни Лауры.

Джим. Можно, Лаура?

Лаура(слабым голосом). Да. (Откашливается.)

Джим. Как вам, лучше?

Лаура. Да, спасибо.

Джим. Это вам — немного легкого вина. (С преувеличенной галантностью протягивает ей бокал.)

Лаура. Благодарю вас.

Джим. Выпейте… только, смотрите, не опьянейте! (От души смеется.)

Лаура неуверенно берет бокал, застенчиво улыбается.

Куда мне поставить свечи?

Лаура. Свечи?.. Куда-нибудь…

Джим. Вот если здесь, на полу… ничего?

Лаура. Ничего.

Джим. Я подложу газету, чтобы не капало… Можно я сяду на пол?

Лаура. Угу.

Джим. Дадите мне подушечку?

Лаура. Что?

Джим. Подушку, говорю, дадите?

Лаура. Ой, конечно… (Быстрым движением передает ему подушку.)

Джим. А вы? Не хотите на пол?

Лаура. Я? Хочу.

Джим. Хотите, а не идете.

Лаура. Я сейчас…

Джим. Захватите себе подушку.

Лаура берет подушку и усаживается на полу по другую сторону подсвечника.

(Сидит, поджав под себя ноги, и добродушно улыбается.) Я вас там едва вижу.

Лаура. А я вас… вижу.

Джим. Понятно, я же на свету. Это нечестно!

Лаура пододвинулась со своей подушкой поближе.

Вот так, теперь хорошо. Удобно?

Лаура. Удобно.

Джим. И мне. Как сурок устроился. Хотите пожевать?

Лаура. Нет, спасибо.

Джим. А я, с вашего позволения, побалуюсь. (Задумчиво разворачивает пакетик с жевательной резинкой, поднимает ее перед собой.) Только подумать, сколько заработал парень, который изобрел жевательную резинку! Потрясающе, а? Ух и здание же у этой фирмы — одно из самых больших в Чикаго! Я видел его позапрошлым летом, когда ездил на «Век прогресса». А вы были на «Веке прогресса»?

Лаура. Нет.