Стена

— Велено передать: завтра к десяти утра приходи на Кадашевскую в дом Игнатьева. Спросишь столяра дядю Матвея, — произнес все хрипловатой скороговоркой, штаны подтянул и с ходу включил четвертую передачу, вихрем понесся по улице — только пыль столбом.

— Эй! Стой! — заорал Игорь. — А кто… — махнул рукой: бесполезно догонять.

А мальчишка на бегу обернулся и крикнул издалека, Игорь еле услыхал:

— Один приходи-и-и…

11

Сидя на школьных уроках, гуляя с Валеркой Пащенко, читая или глядя телевизор, Игорь часто думал: а что сейчас делает старик Леднев? Или Пеликан. И вообще, что там сейчас, когда нет Игоря?

И понимал непреложно: ничего! Нет там ничего, и самого «там» не существует. «Там» возникает только с появлением Игоря, ибо он — его персонаж, но он же — его создатель. Такой вот веселенький парадокс…

А посему некуда торопиться, все в прошлом останется на своих местах, без изменений — до прихода Игоря. Пока же нужно поспешить в школу, несмотря на субботний день. Что за жизнь! У мамы на работе существует понятие — «черная суббота», то есть рабочая. Она возникает в календаре раз в месяц или в полтора месяца. У школьников каждая суббота — «черная». Тоска-то какая…

Пять уроков, четыре перемены, из коих одна — двадцатиминутная. На нее и рассчитывал Игорь. Надо было уединиться с Валеркой, засесть где-нибудь в укромном углу школьного двора — есть такой «угол» — за теплицей, у забора, — и поговорить о тревожащем. Конкретно — о вчерашней встрече с вежливыми парнями. Об их предупреждении. О пружинном ножичке.

Пока был в прошлом, даже не вспоминал обо всем этом. Ну, может, и таилась мыслишка где-нибудь на дне колодца, в подсознании, а наружу носа не казала. А сейчас выскочила, разрослась непомерно — других мыслей не допускает.

Гамлетовский вопрос: звонить или не звонить? Нет, не может быть здесь дилеммы: звонить, спешить к телефону, слышать Настин голос, договориться о встрече…

А где?

Ну, скажем, у памятника Пушкину. И пойти есть куда — все центры отечественной культуры рядом.

А потом?

А что потом? Известное дело. Посидеть в кино, в «России». Или зайти в «Лакомку», или подальше — в «Московское» кафе, съесть мороженого, выпить по бокалу шампанского — не маленькие уже, легко позволить себе такое вполне невинное развлечение. Потом побродить по Москве, заглянуть в Александровский сад, выбрать отдаленную скамью… Или совсем другая программа: в парк Горького, в Нескучный сад…

И все? И проводить до маршрутки, бросить монету в кассу? И опять извиниться: мол, нет времени, доберешься, подруга, одна? И целым и невредимым вернуться домой?

Так?

А ведь ты боишься ее дома, ее двора, а, Игорек? Ты боишься ее провожать до подъезда, боишься остаться один на коротком вечернем пути до арки-туннеля, ведущей на многолюдный Кутузовский проспект…

И сам себе признался: да, боюсь. Боюсь, черт возьми, хотя и стыдно ощущать себя трусом, до боли стыдно!

До боли?.. Чего же бояться? Как раз боли? Ну, отлупят тебя пятеро, большое дело! Помнишь, кажется у Зощенко, рассказ о студенте и матросе, влюбленных в одну девушку. Матрос регулярно колошматил студента, а тот, харкая кровью, вновь приходил на свидание. Более того: бросался на гиганта матроса с кулаками, пока тот не сдался перед сумасшедшим напором бесстрашного дохляка.

Беллетристика…

А что не беллетристика? Парни эти, короли двора? Типичная штампованная беллетристика. Герои нравоучительных очерков из серии «Человек среди людей». О заблудших подростках.

Но тем не менее они существуют. И боишься ты, Игорек, не боли, не крови, не ножичка какой-нибудь золингеновской стали, а чего-то другого, чему и названия не придумать.

Знаешь — чего! Себя ты боишься! Своей беспомощности, нерешительности, полного отсутствия того, что с избытком имелось у зощенковского студента. Ты, неслабый физически человек, — да и подручных средств вокруг много: палки, доски, кирпичи! — боишься применить свою силу, пойти на конфликт. Живешь по принципу: нас не трогай, и мы не тронем…

Но с Пащенко посоветоваться стоит. Он подобными комплексами, известно, не обладает.

Предупредил его:

— Надо поговорить, старичок.

— В чем дело — вопрос! — готовность у Валерки — ноль, как принято писать обо всяких экспериментах. — Надолго? А то у меня в три пятнадцать тренировка.

— Да нет, ненадолго. На большой перемене сходим за теплицу?

— Договорились!

Пока шли к теплице, помалкивали. Игорь не хотел заводить посторонний треп, а Пащенко, видно, понимал состояние друга, не лез поперек батьки в пекло.

Сели за теплицей на сложенные школьным завхозом доски — двадцать минут свободы впереди.

— Что стряслось, Игоряха?

Ничего не стал таить, все выложил. И про Настю, и про парней, и про свои непонятные страхи. Взглянул на часы, оказалось, что на все про все десяти минут хватило. А думал — леденящая душу история, за час не поведаешь…

И Пащенко к ней соответственно отнесся.