Стена

Грегори улыбнулся про себя, вспомнив, как ему с хохотом рассказывал один бургундский кузнец, поправлявший подковы: «Будете подъезжать к Парижу — сначала почувствуете запах, а не пройдет и получаса, как увидите городские стены — ха-ха-ха! И эти голодранцы еще именуют себя столицей королевства! Ха-ха! Выскочки и невежи, не знающие толком ни как молиться, ни как помыться. Виданное ли дело: сам король — этот беспутный прощелыга и еретик Анри — меняет веру как девок. Да, каков государь, таково и государство… Ничего, возродится еще наше герцогство — помяните мое слово, месье, возродится!»[4]

«Да, — отгоняя воспоминания, покачал головой Грегори, — и представить нельзя, чтобы у нас дома простой кузнец столь же вольготно крыл своего Государя… даже представить… Впрочем, чтобы монарх добровольно менял веру — такого тем паче представить невозможно. А тут это за норму. И не то, что сами короли перекрещиваются туда-обратно, так зачастую и подданных заставляют. Как говорят в Германии: „Чья власть, того и вера!“. Если местный курфюрст или герцог стал поклонником богохульника Лютера — добро пожаловать всем подданным в лютеранство. А ежели народился добрым католиком — тогда всё! — смерть протестантам! Все будем строгой католической веры. И ничего — живут люди: радуются, женятся, детей рожают да добро наживают. Может, так оно и можно? Бог-то один — как любят говорить нынешние ученые-философы, а вероисповедание — уже вопрос традиции»…

Эти греховные мысли давно уже одолевали Грегори, и вот, пока он окидывал взором Кельнские башни, — снова полезли ему в голову… Фу! Он тряхнул головой так, что шляпа едва не слетела на мостовую.

Портить утро глупыми философствованиями совершенно не хотелось. За городской стеной дышалось свободнее, и всадник повернул коня в сторону реки. В большой торговый порт по Рейну приходили корабли и лодки, груженные разнообразнейшим товаром, отсюда отчаливали суда, на которых купцы везли изделия цехов и мануфактур в разные города и страны.

Приезжий полюбовался сверкающим в утренних лучах широченным Рейном, посмотрел, как сворачивают паруса матросы торговых шхун, как с веселой песней тащат с баркасов на берег корзины с рыбой и ободранные бараньи туши… И вдруг вспомнив, что вчера только обедал, а ужинать не пришлось, отправился искать трактир.

На углу широкой площади он нашел заведение, в дверях которого горделиво застыл самолично хозяин, ничуть не похожий на обычного бюргера, — у него не было ни выпирающего из-под холщовой рубахи брюха, ни пушистых усов до подбородка, ни лысины. Был он высок и худощав, в красном сафьяновом камзоле без рукавов и в красных же башмаках на деревянной подошве.

— Ищете, где остановиться, господин? — дружелюбно спросил он приезжего.

И тот, сразу почувствовав к хозяину расположение, ответил:

— Кажется, уже нашел.

— Тогда слезайте с коня. Мой сын отведет его в стойло, напоит и накормит… Эй, Хайнц, живо сюда! Судя по выговору, вы приезжий. Откуда пожаловали? Не из Баварии?

Трактирщик был определенно человеком опытным, привычным ко всякого рода постояльцам — кто только не приезжает в славный город Кельн, — однако ответ путника все же его изумил.

— Что вы говорите! — хозяин удивленно задрал брови. — Никогда в жизни не видел живого московита! Но выглядите вы вполне нормальным европейцем.

— Надеюсь, — безо всякой обиды ответил приезжий.

На вид ему можно было дать лет двадцать пять, и, когда он ловко соскочил с коня, кинув поводья подбежавшему мальчугану, оказалось, что он высок и весьма ладно сложен. Аккуратно выбритое лицо, тронутое дорожным загаром, обрамляли светлые кудри, отпущенные по последней местной моде ниже плеч и еще не совсем развившиеся после того, как пару дней назад над ними поработал цирюльник. Одет московит был в длинный модный камзол — малиновый с серебряными пряжками, широкие плисовые штаны и идеально гладкие чулки, белизну которых почти не испортила дорожная пыль. Башмаки, определенно голландские, с вытянутыми носами и тоже с серебряными пряжками, даже вызвали зависть хозяина — в Кельне таких не делают!

«Ну и горазды же врать эти иезуиты! — подумал про себя с ухмылкой немец, провожая гостя. — Каждый знает: московиты носят бороды до пояса, а на головах меховые шапки высотой с печную трубу! К тому же, у их мужчин одежда длиннее, чем у женщин, и летом они всегда разодеты в жаркие меха… Если этот папский шпион — московит, то я, пожалуй, сам экселенца Борджиа, ну-ну…»[5] Трактирщик всегда интересовался рассказами своих клиентов и постояльцев о дальних странах и чужих обычаях и почитал себя не без оснований крупнейшим знатоком европейской географии.

Возле печи хлопотала женщина лет на десять моложе хозяина, в опрятном чепчике и в фартуке, из-за крахмала похожем на вздувшийся парус.

— Моя супруга Анне, — представил женщину хозяин. — А могу я узнать имя нашего уважаемого гостя?

— Григорий, — сделав небольшую паузу, отозвался молодой человек. — В Голландии меня обычно называли Грегом Кольдером, а в Англии — Грегори Коулдом. Или просто — Грегори. Словом, кому как нравилось.