Стена

После десятого декабря целую неделю шел редкий снег. Погода стояла словно по заказу, тихая и умиротворяющая. Ничто не настраивает меня на мирный лад более, чем беззвучное падение снежинок или летний дождь после грозы. Иногда серо-белое небо кое-где розовело и лес окутывался мягким сиянием. Можно было воображать, что где-то над нашим снежным миром есть солнце, но до нас ему не достать. Вороны часами неподвижно сидели на елках и выжидали. В их темных толстоклювых профилях на фоне серо-розового неба было что-то трогательное. Чуждая и все же такая близкая жизнь, красная кровь под черным оперением; я видела в них воплощение стоического терпения. Терпения, которому почти не на что надеяться и просто ждущего, готового принять и добро, и зло. Я так мало знаю о воронах; если я умру на прогалине, они расклюют и растерзают меня, верные своей задаче очищать лес от падали.

Как замечательно было бродить в эти дни с Луксом по лесу. Маленькие снежинки мягко опускались на лицо, под ногами скрипел снег. Лукса почти не слышно. Я часто разглядывала наши следы — мои грубые каблуки и изящные лапы собаки. Человек и собака, сведенные к простейшей формуле. Воздух чист, но не холоден, просто удовольствие идти и дышать. Если бы с ногами у меня было получше, я бы целыми днями так и бродила по заснеженному лесу. Но с ними было именно что нехорошо. Вечерами ноги ломило, они горели, и часто, чтобы уснуть, мне приходилось обертывать их влажным полотенцем. Зимой боли несколько уменьшаются, а летом все начинается сначала. Унизительно зависеть от собственных ног. Пока можно было, я не обращала на них внимания. До определенного предела к боли очень даже можно привыкнуть. Раз вылечить ноги я не могла, я притерпелась к боли.

Приближалось Рождество, лес все больше походил на сверкающую рождественскую сказку. Мне она не больно нравилась. Я по-прежнему не находила сил без ужаса думать об этом вечере. Против воспоминаний я бессильна и должна быть начеку. Снег шел до двадцатого декабря. Он лежал теперь почти метровым слоем — мягкое голубоватое покрывало под серым небом. Солнце прекратило вылазки, свет был холодным и белесым. За дичь пока можно не опасаться. Снег не смерзся, на прогалине из-под него можно выкопать траву. Но если ударят морозы, он покроется настом и превратится в коварную ловушку. Двадцатого после обеда потеплело. Облака потемнели, пошел мокрый снег. Я оттепелей не люблю, но для животных это был сущий подарок. Ночью плохо спалось, я прислушивалась к свисту ветра, слетавшего с гор и стучавшего дранкой. Долго не засыпала, ноги болели сильнее, чем когда бы то ни было. Наутро снег местами совсем растаял. Ручей разлился, в ущелье текли по дороге ручейки. Я радовалась за дичь. Может, и вовсе зря, ведь если после оттепели похолодает, то добыть траву станет невозможно. Иногда природа кажется мне огромной ловушкой для своих созданий.

Но в тот момент погода была благоприятной: солнце внезапно засияло меж черных туч на фиолетовом небе, очистило от снега почти всю поляну. Рождественское настроение улетучилось, и за это я была готова примириться с южным ветром. У меня пошаливало сердце, а животные стали беспокойными и раздражительными. Тигра настиг очередной припадок любовной лихорадки. Его топазовые глаза помутнели, носик стал сухим и горячим, он с жалобным мяуканьем валялся по полу. Потом убежал в лес.

Судя по всему тому, что я видела, любовные страдания — состояние для зверя неприятное. Они ведь не знают, что всему приходит конец; для них каждый миг — вечность. Глухой рев Беллы, жалобы старой Кошки и отчаянье Тигра — нигде ни намека на счастье. А потом — изнеможение, тусклый мех да мертвый сон.

Так вот, бедный Тигр с воем умчался в лес. Мать его мрачно сидела на полу. Она опять шипела на него, когда он попытался пристать к ней с нежностями. Я внимательно к ней пригляделась и обнаружила, что она втихомолку округлилась под зимней шкуркой. И к тому же капризы. Все сходится. Господин Ка-ау Ка-ау давно опередил сынишку. Кошка охотно дала себя осмотреть и слегка ощупать животик, потом внезапно схватила мою руку и осторожно укусила. Казалось, она потешается над моей слепотой.

Как раз тогда я меньше волновалась за Тигра. Ведь однажды он уже вернулся, и он стал таким большим и сильным. Но Тигр не вернулся, ни той ночью, ни вообще. Двадцать четвертого декабря я послала Лукса искать его. Я взяла его на поводок, а он уверенно пошел по следу. Конечно, в лесу было множество всяких следов, иногда Лукс терялся. Целый час он таскал меня то туда, то сюда, затем вдруг взбудоражился и почти вырвал у меня поводок. Потом мы неожиданно очутились у ручья много выше дома. Лукс взглянул на меня и тихонько залаял. Тут кончался след Тигра. Мы перешли ручей, но Лукс больше не взял след, он все возвращался к тому же месту на другом берегу. Я обыскала все вокруг, но ничего не нашла. Если Тигр упал в ручей, что совершенно необъяснимо, его давно унесло талой водой. Никогда мне не узнать, что случилось с Тигром, это мучает меня и по сей день.