Стена

- А что такое костер в наши дни? Общеинститутское собрание? Заседание парткома? Приглашение "на ковер"?.. Ты не боялся костра, потому что он тебя грел...

- Извини, Павел, но в таком стиле я не желаю продолжать разговор.

- Что ж, тоже метод - уйти от ответа.

- Ты хочешь ответа? Пожалуйста! Ваше поколение инфантильно и забаловано. Вы еще не научились строить, но уже вовсю рветесь крушить. Причем крушить то, что построено не вами...

- Прости, дед, перебью... Но - для нас?

- И для вас тоже.

- А если нам не нравится то, что вы построили для нас? А если мы хотим строить сами?

- Так стройте же, черт побери! Стройте, а не ломайте!

- На чем? И как?.. Вы же точно знаете, что нам любить, чем заниматься, во что верить. Чуть что не по-вашему, вы сразу - цап за руку: не так, детки, строите! Вот мы в ваши годы... Постой, дай договорить... Да, вы в наши годы сами решали, как вам жить. А теперь у вас другие задачи: вы решаете, как жить нам. По-твоему, справедливо?.. Мы выросли на красивых примерах: Гайдар в девятнадцать лет командовал полком, Фрунзе в двадцать четыре - фронтом... Знаешь, сколько лет было забытому ныне Устинову, когда он стал наркомом вооружения? Тридцать два! А сегодня комсомолом руководят те, которым под сорок. Они точно знают, что нужно семнадцатилетним... Увы, дед, семнадцатилетние инфантильны только потому, что так решили вы. Решили - и точка! - Павлик встал. - Ладно, будем считать, что ты мне ответил.

Профессор смотрел в стол, в какую-то рукопись на зеленом сукне, вертел в руках очки в тонкой золотой оправе. Поднял глаза.

- И что же вы хотите разрушить? - он старался говорить спокойно, но в десятилетиями отработанной профессорской интонации слышалось-таки раздражение. - Все, что мы построили?

- Мы не варвары, дед, - усмехнулся Павлик, - и не идиоты. И уж во всяком случае не те беззаботные пташки, за которых вы нас держите. Если мы и хотим что-то разрушить, то всего лишь стены.

- Какие стены?

- Да мало ли их понастроено!.. Стены равнодушия, недоверия друг к другу, стены вранья, фальши, лицемерия. Если хочешь, стену _непонимания_ хотя бы между мной и тобой.

- Павлик, - неожиданно ласково сказал Топорин, - я был прав: наивность - составная часть инфантильности.

- Значит, наличие стен ты признал, - опять усмехнулся Павлик. - Уже прогресс. Дальше - дело техники.

- Какой техники? Лома? Отбойного молотка? Чугунной бабы на стрелке экскаватора?

- Зря иронизируешь, дед. Вы такой техникой пользовались с успехом - в наши годы... - Павлик повернулся и пошел к двери. И уже закрывая ее за собой, сунул в щель голову, сказал: - Я тебя очень люблю, дед.

Профессор тоже встал и подошел к раскрытому окну, сел на подоконник спиной к воле. Сильно зажмурил глаза, надавил на них пальцами: теннис теннисом, а зрение сдает, глаза устают, слезиться начали, даже крупный шрифт в книге без очков не виден. А сейчас и вовсе померещилось: какой-то туман в кабинете, заволок мебель, книги, вон и люстра едва проглядывается... Надо бы к врачу сходить.

Парень в белой куртке и в джинсах шел по двору. Старик Коновалов, слегка очумевший от увиденного после обеда сна, вышел подышать свежим воздухом, стоял на пороге подъезда, ждал ночи, ждал обещанной ночной _работенки_. Заметил парня, бросился к нему:

- Эй, постой!..

- В чем дело? - Парень обернулся, и старик с ходу притормозил: на него смотрел Павлик Топорин, профессорский внучек.

- Извини, тезка, обознался, - сказал Коновалов. - За одного тут принял...

- Бывает, Павел Сергеевич, - засмеялся внучек. - Приняли за одного, а нас - много, - и вдруг подмигнул старику: - Все путем, Павел Сергеевич, все будет, как задумано. Чуть-чуть осталось...

И пошел себе.

А как похож, стервец, подумал Коновалов, со спины - одно лицо...

Не станем упрекать пенсионера в незнании русского языка. Ну, оговорился - с кем не бывает! Но ведь прав же, прав: похож, стервец...

- Я пойду, - сказал Сенька Пахомов. - Мне надо.

- Куда это? - вскинулась Ирка. - Ночь на дворе. Сенька помялся соображал: как бы соврать ловчее.

- Халтурка одна подвернулась. Денежная.

- Какая халтура ночью? Зачем ты врешь, Сеня... - Ирка отвернулась к стене, накрыв голову одеялом.

Слышно было: опять заплакала.

Сенька переступил с ноги на ногу.

- Ирка, - сказал он ласково, - хочешь верь, хочешь нет, но я тебя люблю по-страшному. И никогда тебя не предам... А идти мне надо, честно. Я тебе потом расскажу, ладно? Ирка не ответила, из-под одеяла не высунулась. Но плакать перестала, затихла: слов таких от мужа давно не слыхала.

Сенька пошел в прихожую, открыл стенной шкаф, достал инструмент надежный, для себя сработанный. Прислушался: в спальне было тихо.

Все расскажу, виновато подумал Сенька, железно, расскажу. Вот построю, что надо, и сразу - Ирке...

Заметим: он уже не сомневался, что сумеет построить за ночь все, _что надо_.

Алевтина Олеговна не спала. Лежала на широкой супружеской кровати, слушала, как тихонько сопит муж. Туман в комнате стал гуще, а Стеценко его и не заметил. Алевтина Олеговна, когда ложилась, спросила:

- Дымно у нас как-то, верно?