Стена

— Ложись со мной. — Она устремила на него молящий взгляд.

Что значат эти игры? Пол трясется. Льюис болтается на веревке. В любой момент они могут сорваться со стены.

— Я мокрый, — сказал он. — Одной тебе будет теплее.

Она выпустила петлю, за которую держалась. Палатка вспыхнула красным светом, ударившим его по глазам. По скале прокатился гром. И снова сгустилась ночь. В ушах у него снова зазвенело.

Когда к нему вернулось зрение, она стояла на коленях прямо в туннеле света его фонаря. Настороженная дикарка. Полуголая. Она сняла обтягивающий спортивный топик и бросила его в пропасть.

Он не хотел разглядывать ее. Загар обрывался четкой границей. Груди были медово-золотистыми, очень полными для спортсменки, разделенные темной затененной ложбинкой. Она позволила ему полюбоваться пышной плотью с красиво очерченными сосками. Груди покачивались под ударами ветра. А Кьюба следила за тем, как Хью старался и не мог отвести от нее взгляд.

Она с улыбкой позволяла буре кормиться из своей груди. Ее губы были покрыты мелкими капельками крови. Она взяла футболку у него из рук, скомкала и поднесла к носу.

— Хью Гласс, — сказала она, как будто подтверждала, что это именно его запах, и лишь после этого натянула майку на себя.

Он не прикасался к ней. Но их разделяли считанные дюймы, и он отчетливо улавливал запах ее черных волос. Дождь очистил их от смрада дыма, пота и смерти. Теперь она была чиста и свежа, по крайней мере по меркам большой стены.

— Ложись, — повторил он.

Она растянулась в спальном мешке.

— Они вернутся за нами, — сказал Хью. — Все будет в порядке.

Он начал застегивать молнию на мешке, и вдруг она обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала его.

Сила порыва — прорвавшееся вожделение — изумила его. Он почувствовал на своих губах вкус крови из ее жестоко обветрившихся губ. Не без усилия ему удалось отодвинуть голову.

— Я думала, что ты любил меня, Хью.

Ему хотелось, чтобы она была нормальной. Если уж ей никак нельзя не свихнуться, то пусть это будет в каких-то терпимых пределах. Но у него не было ровно никакой возможности повлиять на происходящее. Она по-настоящему спятила.

— Успокойся.

— Хью… — Как поцарапанная старая пластинка.

Он задумался. Безопасней всего будет лечь и обнять ее. Он сможет отдохнуть. Если она пошевелится, он это почувствует. Если она начнет буянить, у него хватит сил справиться с нею. Ну и конечно, вдвоем им будет гораздо теплее.

— Нам необходимо поспать, — сказал он.

Стянув влажную парку и туфли, он забрался к ней в мешок и застегнул молнию.

Она не стала устраиваться поудобнее, а прямо-таки приникла к нему, а его руку сразу подложила себе под голову вместо подушки. Хью выключил свет.

— Надо беречь батарейки, — объяснил он.

— Ты не бросишь меня, Хью. — Не вопрос. Утверждение.

— Постарайся заснуть, — сказал он вместо ответа.

Девушка заворочалась. Ее мускулистые ягодицы уперлись Хью в живот.

Он лежал и думал о Льюисе, качающемся на ветру.

— Прислушайся к буре, Кьюба.

Стенка палатки жужжала, аккомпанируя вибрато ветра.

Свирепость стихии действительно успокоила девушку. Она перестала ерзать и прикорнула в объятии Хью. Он начал согреваться.

Грохот града сменило шипение дождя со снегом. Дождь со снегом сменился тишиной: начался снегопад. Хью прислушался к этим звукам — отражению того, что происходило вокруг. В ветре слышалось также множество других звуков, но все вопли и завывания не были для него ничем иным, кроме как следствием соприкосновения земли и неба.

Льюиса Хью выбросил из головы. Платформа сотрясалась уже не так яростно. Он покрепче прижал к себе Кьюбу, которая вела себя теперь тихо, как мышка, и позволил себе отдаться во власть бреда.

На очень больших высотах, восемь и более тысяч метров, такое происходило часто — как последствия перенапряжения и борьбы со стихиями, но особенно из-за потери власти над собой. Мир начинает ускользать от тебя. В одну минуту ты что-то вспоминаешь, а в следующую уже забываешь, снова вспоминаешь и снова забываешь. Галлюцинации приглушают боль.

Хью оказался в пустыне. Барханы, озаренные яростным солнцем, вздымались и текли, почти как волны настоящего моря. Он видел себя раскапывающим песок в поисках бутылки с водой. Его рука разжалась и выпустила грушу — сморщенную, почерневшую, мумифицированную грушу.

Энни, утратившая разум Энни, гналась за ним по песку. Она никогда прежде так не поступала. Он удирал от нее. Она рванулась и схватила его за руку.

— Хью? — Это была Кьюба. Это она взяла его за руку и разбудила.

— Я видел дурной сон. Прости меня. Все в порядке.

— Мне холодно.

— Прижмись ко мне.

И так продолжалось на протяжении нескольких часов. Они пережидали бурю, как бредящие больные лихорадкой, — то стонали, то пели, то успокаивали друг дружку. Как-то раз Хью даже усомнился, что она жива. Он попытался нащупать ее пульс, но весь мир вокруг пульсировал, и ему это не удалось. Он прислушался к ее дыханию, но вой ветра заглушал все остальные звуки. В конце концов он встряхнул ее, и она захныкала, не просыпаясь. В такую ночь ему не требовалось никакого иного доказательства.

29