Стена между нами

Я очень хотела забрать с собой хоть что-то, напоминающее о доме: нарядную одежду, которую мы с мамой вышивали к праздникам, что-то из украшений, дешевых, но дорогих сердцу. А больше всего — книги, по которым папа учил деревенскую ребятню читать. Старинные фолианты, повествующие о подвигах древних героев, чести и славе рода людского. Папа всегда говорил, что это выдумки, но я верила, что это правда, и детской сказкой их сделала недолговечная человеческая память.

Увы, ничего забрать мне не позволили. «Ардере дадут вам все необходимое. Они богаты и щедры к своим избранникам. Всё, чем вы дорожили прежде, покажется ничего не стоящей безделицей рядом с их сокровищами», — сказал старый жрец.

Провожали нас скромно и быстро, мало кто из соседей и знакомых осмеливался поднять на нас глаза. Слишком много там было: радость, что в этот раз злой рок обошел стороной их дома, жалость к нам, избранным для великой судьбы, ненависть к тем, чьими женами нам предстоит стать. Впрочем, нашлись и те, кто завистливо вздохнул, мол, повезло, будете жить по ту сторону Стены.

За этот шепот хотелось ударить. Крикнуть в лицо: «Займи мое место, стань избранной! А мне оставь семью и дом, где я родилась. Испей эту чашу до дна! Отдай свое тело ненавистному, понеси от его семени, приведи в мир нового огненного. И лишь тогда суди о том, чего не знаешь!» Слеп тот, кто завидует чужой судьбе, не ведая о цене, уплаченной за нее.

Но я молчала. Улыбалась. Топила бурю негодования в бескрайнем океане смирения, зная, что непокорностью причиню только новую боль себе и родным.

Все, что я могла, — это шептать слова воззвания: «Склони голову пред синевой взгляда ардере, ибо гнев его — кара свыше. Судьба твоя — его воля, путь твой — его полет, душа твоя — сила его крыльев».

Потом была недолгая дорога, несколько городов, где мы встречались с другими избранными. Мы почти не разговаривали, не хотели делиться своими страхами и надеждами. А надежды были, это точно. Даже Мика странным образом изменилась в последние дни. Обычно тихая и незаметная, она стала еще молчаливее, собраннее, строже. Но воодушевленнее. И хотя я видела, как тяжело ей дается расставание с домом, чувствовала, что надломленность, долгие годы жившая в ней и ставшая её частью, исчезла в одночасье.

А вот я с каждым днем теряла уверенность в том, что выдержу это испытание с честью. Сперва слова молитвы еще утешали, но чем ближе подходил день церемонии, тем острее я ощущала желание сбежать. Неважно, как и куда, лишь бы подальше. Даже мысли о родных отступили на дальний план. Их же не могут наказать за то, что случилось за много дней пути от дома?

В один из вечеров я выбралась в узенькое окошко своей комнаты при храме, перебралась по веткам яблони через невысокий забор и затерялась в узких городских улочках.

На постоялом дворе я подслушала, что утром из города уходит торговый обоз, пробралась в сарай, спряталась на телеге с тюками. Думала, через день или два смогу уйти в лес, скрыться, сменить имя, но вскоре узнала, что метку избранным ставят не ради красоты.

Меня обнаружила спешно высланная вдогонку стража за час до полудня, когда телега уже удалилась от города на приличное расстояние. Никто не поднял на меня руку, не наказал, даже голоса не повысил. Просто вернули обратно, пояснив, что, если мне удастся ускользнуть от глаз людей, ардере всё равно почуют меня. Поиск избранных — один из немногих поводов, дающих крылатым право беспрепятственно путешествовать по нашим землям.

— О себе не думаешь, так вспомни о тех, на чьи головы падет гнев несущих пламя, если ты не прибудешь на церемонию вовремя! — выговаривал мне один из жрецов.

А я с остервенением терла руку, стараясь уничтожить магический оттиск на коже.

Келья встретила меня молчанием и тишиной, даже Мика не зашла проведать, а может, ее просто не пустили. Зато вечером явился иной посетитель.

— Позволь войти, дитя.

На пороге застыл неизвестный человек. Серая ряса, обувь из хорошей дорогой кожи. Темные волосы словно пеплом посыпаны, лицо обветренное, изрезанное слишком ранними морщинами. Но глаза — дивные, светло-голубые, словно озера под летним солнцем.

Он назвал себя Ри́аном, старшим киссаэром. Сказал, что прибыл, чтобы провести церемонию. До него дошли слухи о моем поступке, и он осмелился предложить мне разговор.

— Хочу знать, что у тебя на душе.

Мы проговорили не меньше часа. Точнее, говорила я, он только слушал и кивал, не перебивая, не пытаясь утопить мои тревоги в холодных и бездушных словах проповедей о смирении и покорности. Будто бы знал, что от священных речей уже тошнит, что для меня увещевания потеряли всякий смысл.

Его внимание странным образом облегчило мою душу. Я увидела в Риане искреннее участие, потому доверилась ему, как никому прежде.

— Для начала позволь заверить, что мне жаль, — начал жрец, когда я наконец умолкла. — Сколько бы раз мы ни повторяли, что такова жизнь, всякий раз это ложь. Мы пытаемся спрятать за возвышенными речами неприглядную правду. Дань людьми отвратительна, но это расплата за ошибки прошлого.