Стена (Повесть невидимок)

- По-твоему, люди во всем человеческом мире любовь ощущали не так, как ты?

- Не так.

- На чем же основано твое утверждение?

- На сравнении. На том, что испытывал я с тобою, с тем, что испытывал я с другими.

- И что, была большая разница? Чем же я не такая, как другие?

- Аня! Уже нет никакой необходимости тебе стараться беспрерывно дразнить меня. Весь мой дубоватый конформизм был лишь прикрытием, под которым скрывался нежный цветок, пришелец из другого мира...

- Нарцисс.

- Пусть будет нарцисс. Разве он не выглядит пришельцем?

- Выглядит, выглядит, мой миленький. Только ведь в тот день, в ту минуту, когда ты преподнес цветочки, - пришельцем была я. А ты только встретился мне тогда на площади Пушкина и вручил букетик мартовских нарциссов. Что было весьма кстати, зело своевременно. Потому что если бы не этот неожиданный букетик, то я недолго задержалась бы в твоем мире, а то и, может быть, в тот же день послала бы его куда подальше. Но случился этот маленький казус, и я еще на несколько лет задержалась в нем.

- Вот как. Значит, и у тебя было это ностальгическое ощущение. И ты, мой дружочек, тоже хотела поскорее вернуться туда - не знаю куда.

- Хотела, хотела...

- Но тогда почему ты так боялась, что мужчины бросят тебя? Точнее - почему ты так боялась, что это сделают они, а не ты сама с ними?

- Может быть, ты имеешь в виду себя?

- Нет! Почему "себя"? Ведь стену приказала строить ты, не я... Мне кажется, я знаю: тебе и это захотелось сделать от страха, того самого...

- Если знаешь, то и спрашивать, стало быть, незачем.

- Не хочется об этом говорить?

- Ты ведь никогда не поймешь, Валентин, ни на том свете, ни на этом... Для этого надо быть женщиной. Но это и на самом деле страшно, когда тебя бросают. Это невыносимо. Бедные женщины. Да, ты прав, я первой бросала всех своих мужчин, не дожидаясь, когда это сделают они.

- Как странно. Мне казалось, что я-то как раз буду исключением. Единственным, угаданным, кого ты никогда не сможешь бросить. Редчайший случай на земле - но он произошел именно с нами. Мы составили с тобой нечто целое, двуединое, как древний платоновский андрогин. Получилось новое существо, и оно было - не ты и не я. А стену ты захотела построить не для того, чтобы навсегда избавиться от меня, как раз наоборот - испугалась, что это может произойти, если мы и дальше будем оставаться вместе. И чтобы сохранить новое существо, Анну-и-Валентина, которое было дорого нам обоим, ты и решила расстаться физически... Ты поняла опасность, угрожающую нашему единству, и приняла решение - которое ни в коей мере не было тем самым, что ты обозначила пошлым бабьим словечком "бросить". Так ведь, Анна?

- Ну, если тебе угодно...

- Мне угодно лишь одно. Правда.

- ...и только правда.

- Да.

- Которая в том, если хочешь знать, что на протяжении всех этих двух лет, что мы были вместе, изо дня в день, исключая только дни моих вынужденных "каникул", ты два раза в сутки насиловал меня, мой друг пришелец. Аккуратным образом вечером и утром.

- Ничего себе! Какое чудовищное слово. "Насиловал", значит. А как же тогда понимать эти твои крики, похожие на песнопения: "Да! Да! Да!" Эти твои розовые щечки и сияющие глаза - после всего?..

- Валентин, не будем здесь теперь повторять старые пошлости. Ведь я стену решила строить не против чего-нибудь другого, а именно против подобной пошлости. Неужели тебе непонятно?

- Непонятно! Совершенно непонятно. И оскорбительно для меня. Что же значили тогда эти слезы, эти твои внезапные прекрасные слезы? В самое неподходящее время, когда ты вдруг принималась рыдать, глядя на меня уже счастливыми глазами, ловить и целовать мои руки - как это надо было понимать?

- Ну и как это надо было понимать?

- Тебя прошу разъяснить. Пожалуйста!

- Разъяснений не будет. Их попросту нет. Вернее - для тебя нет, потому что ты полагал... Что этой своей любовью ты давал мне великое счастье. Отсюда и слезы... Так ведь?

- А разве не так?

- Никогда, никогда ты не понимал, инопланетянин херов, что как мужлан ничего-то ты не давал женщине - ты только брал. А то, чего она ожидала, что нужно было ей, без чего в своей жизни не могла - умирала, того ни один мужлан не может дать ни одной женщине.

- Как печально для меня то, что ты говоришь. Как это печально, Анна.