Стена за триллион евро

— Ты правда так считаешь? — Кармона вздохнул. — А я не так уж уверен в этом. Я родился в мире, который не имеет ничего общего с нынешним, Ганс. Не было ни компьютеров, ни космических станций, ни трёхмерного телевидения… — Он горько улыбнулся. — Какого чёрта, телевидение не было даже цветным. И тем не менее, всё тогда казалось проще. Ты знал, где твоё место в мире, кто свои, кто чужие и какие идеалы стоит защищать. А потом… Ну, Франко умер, в Испанию пришла демократия, Испания стала частью Европы, Европа стала частью Федерации… и в один прекрасный день я заметил, что больше не знаю, где я, собственно, нахожусь. Тогда я жил в Мадриде, поскольку техника Барта применялась только в одной тамошней клинике и ещё в одной клинике Барселоны. Потом и Коста-Дорада стала работать с этим методом, и я вернулся в Андалузию. Хотя у меня около тридцати домов, я остался, в конце концов, жить здесь, в колонии, как один из пенсионеров. Знаешь почему? Потому что вы, горстка немцев, единственные, кто ещё остался от моего мира.

Кармона смолк, чтобы отхлебнуть глоток вермута. Ганс разглядывал его молча и немного удивлённо. Для чего он ему всё это рассказывает?

— К великому отчаянию моих детей, внуков, правнуков и праправнуков, — продолжал испанец, — я всё ещё сам руковожу своими фирмами. Поэтому я просто вынужден время от времени покидать колонию. И знаешь что? Всякий раз, когда я еду в Малагу, или в Мадрид, или в Лондон, или ещё куда, всё то, что я вижу, не имеет ничего общего с тем миром, в котором я родился. — Он сделал всеохватывающий жест в сторону ландшафта, который был виден с террасы. — То, что находится за пределами колонии, больше не Испания, — сказал он, — и то же касается и Германии, и Европы, и всей планеты. Нет уже ничего из того, что было. — Он закрыл глаза, как будто вдруг разом устал. — Хочешь совет, Ганс? — сказал он тихим голосом. — Мюнхен, в который ты хочешь вернуться, ты найдёшь не в Мюнхене, он в Немо-зале.

Слова замерли на губах Кармоны, и старик, казалось, заснул, хотя движения его зрачков за ве́ками разрушали это впечатление. Молчание ширилось между ними, словно задвигался тяжёлый занавес из тёмного бархата. Ганс без слов встал и покинул Летнюю веранду. Но вместо того чтобы отправиться в игровой павильон и попрощаться с остальными, старый немец вернулся в своё бунгало. Он сел на стул рядом со своим чемоданом и долгое время сидел неподвижно. На душе у него было совершенно пусто, он ни о чём не думал, просто сидел, и всё — сидел и чувствовал, как в груди зарождается тихая подавленность. Через двадцать минут его спугнул звонок телефона.

— Ваше такси уже здесь, господин Мюллер, — сказал любезный женский голос из вестибюля.

Ганс глянул на часы: было уже двенадцать… Внезапно в его голову хлынул целый поток вопросов. Зачем ехать в Мюнхен? Для чего, после стольких-то лет? Что он надеется там найти? Эмма умерла, можно не сомневаться, что Йорг и Петер тоже, а также все остальные его друзья и знакомые, коллеги и соседи. Все умерли. Скорее всего, и той сосисочной больше не существует, а если даже и существует, жареные колбаски там уже не те, что раньше. И, может, «Бавария» опустилась во вторую лигу. И кто знает, как теперь выглядит Швабинг, может, его уже и вовсе нет, они его снесли, чтобы построить на его месте торговый центр, офисное здание и высотный жилой дом с сотами окон. Но главная проблема состояла не в этом. Даже если бы всё осталось прежним, даже если бы сегодняшний Мюнхен был идентичен Мюнхену его воспоминаний, — сам-то он изменился.

— Такси вас ждёт, господин Мюллер, — напомнила по внутренней связи женщина.

Ганс протяжно вздохнул.

— Отпустите его, оно мне уже не нужно, — сказал он и добавил: — Доктор Момбе заказал на моё имя билет на турборельс и отель в Мюнхене. Пожалуйста, аннулируйте оба заказа.

— Хорошо, господин Мюллер. Как скажете.

Ганс ещё несколько минут сидел с потерянным взглядом. Потом встал, распаковал чемодан, вышел из бунгало и медленно направился в сторону Немо-зала.

Батарея голографических изображений парила в контрольном центре колонии. Один из экранов показывал Ганса Мюллера, когда тот шёл по белому коридору, на другом экране он вошёл в зал мнемонической стимуляции. Чуть правее появился крупный снимок старика, надевающего Немо-шлем.

Фатима Алайо, главный врач Коста-Дорады, отвела взгляд от голографических экранов и повернулась к доктору Момбе.

— Как видишь, Даниель, я была права, — сказала она. — Господин Мюллер не решился покинуть колонию.

Момбе разглядывал изображение Ганса, лежащего на диване.

— Может, в другой раз, — ответил он не очень убеждённо.