Стена

Это меняло все на свете. Вместо какого-то незнакомца в бездну собирался спуститься Льюис. Хью оглянулся, внезапно почувствовав сильнейшую тревогу. Кьюба была травмирована, изголодавшаяся и обезвоженная. Но у них имелись для нее и вода, и пища. Хью мог ухаживать за ней. Следовало ли опасаться, что она умрет? Вряд ли. Она молода. Уже сейчас она выглядела заметно лучше.

— Не делай этого, Льюис. — Он лгал спасателям, чтобы заставить их изменить решение и возобновить операцию. Теперь же он почувствовал силу бури и понял их опасения. А самое главное — смертельной опасности подвергался Льюис.

— У меня нет выбора, кореш. И Рэйчел сказала то же самое. Это ради Энни.

Стены палатки хлопали все сильнее. Платформа сотрясалась. Дела становились все серьезнее. Хью нажал на кнопку передачи.

— Я ошибся, — сказал он. — Она не ранена. Она спит. Мы ввели ей наркотик. Все под контролем. Мы вполне можем продержаться. Сейчас спускаться нельзя. Повторяю: отмените спуск. Приостановите операцию. Вы меня поняли?

Они его не поняли.

Льюис оставался Льюисом — он продолжал тараторить, заглушив слова Хью.

— …Так что, святой ты мерзавец, за тобой приедет лучший человек на…

— Приостановите… — повторил Хью.

Но в эту секунду случилось именно то, чего все время боялся Огастин: батарея разрядилась полностью. Хью вновь надавил на кнопку и ошалело уставился на рацию. Он привел в движение громоздкий механизм и лишился возможности его остановить.

27

Утлый плот так и швыряло на волнах ветра. Скорчившись у самой стены, уцепившись одной рукой за петлю, пристегнутую к якорной веревке, Хью открыл рацию и засунул батарейку на живот, в тепло. В Гималаях они спали, держа рации на теле, чтобы сохранить заряд. Но, увы, эта батарейка разрядилась полностью.

Он потряс рацию и швырнул ее о стену, как разъяренная горилла. Слишком поздно, говорил он себе. Слишком поздно. Льюис уже начал спуск в воздушный Мальстрём, и Хью никоим образом не мог воспрепятствовать этому.

Немного повозившись, он распустил шнуровку на одном углу палатки и высунул голову наружу, чтобы предупредить Огастина. От увиденного он сразу похолодел. В луче его фонаря Огастин, казалось, уплывал в кромешный мрак вместе со своей мертвой возлюбленной.

Одетый в парку, в перуанской шерстяной шапочке, с чистыми белыми носками на руках, он лежал, натянув на ноги пустой мешок из-под снаряжения, крепко привязав к себе труп Анди. Никакого применения для гамаков он не нашел. Но, повинуясь вошедшему в плоть и кровь принципу альпинизма — никогда ничего не выбрасывать, — он прицепил их к веревкам якоря, и теперь гамаки раздувались и метались на ветру, как яхтенные спинакеры^[39] во время шторма.

Хью светил на него фонарем, орал, но Огастин ничего не видел и не слышал. Он плыл в никуда через шторм на своем привязанном к берегу утлом ялике. Возможно, мысленно он двигался навстречу дню или же просто пролагал курс через черную как смоль Долину.

Измученный творящимся безумием, Хью вернулся в ненадежную палатку. Привалившись к скале, упираясь коленями в спящую Кьюбу, он попытался определить собственное состояние. Он был измучен бессонницей, недоеданием и жаждой. Его руки болели, в горле сильно першило от кашля, в груди саднило из-за того, что он несколько дней дышал дымом. Завывания ветра сделались оглушительными.

Он поднялся на большую высоту, не щадя себя в борьбе, преодолевая все препятствия и ужасы, которые Эль-Кэп выставил на его пути. Он нашел объяснение всему, что пыталось повредить его разум. Он разгадал доносившийся неизвестно откуда шепот, и полуночные крики баньши, и развязывавшиеся узлы, спасся от нападения Джошуа и уцелел в пожаре. Он раскладывал все странные случаи в отдельные клеточки памяти, словно яйца, наклеив на каждый ярлык то ли случайности, то ли игры воображения, и шел дальше, делая вид, что стены всего лишь берут с него свою обычную дань.

Но теперь он больше не мог отрицать очевидного. Пора было признать, что восхождение действительно было проклято. Ни у кого, никогда не было такого количества неудач. Что-то преследовало их — какая-то внешняя сила. Все, что случалось, мелкое и крупное, начиная от несчастья с женской группой и кончая закладками, выскакивавшими из гнезд, от неожиданно налетавших порывов ветра до пожара и этого шторма, — все являлось частями какого-то всеобъемлющего плана. Он не мог понять причин. Разве что Льюис прав, и это было карой за гордыню троянок. А может быть, права была Кьюба, и происшедшее служило воздаянием — око за око — за то, что Огастин совершил на Серро-Торре.

Едва успев подумать об этих вещах, Хью испугался за собственный рассудок. Зловещий замысел дикой природы? Разумное неживое? Это было нерациональным. Внезапно он исполнился благодарности к Льюису за то, что тот решился бросить вызов ночи. Потому что единственная надежда Хью состояла в том, чтобы сбежать отсюда, прежде чем он окажется проглоченным.

Внезапно палатка озарилась чрезвычайно ярким красным светом.