Стенд [СИ]

— Я не смогу объяснить… дело не в том, что я тсенка, это как раз ерунда, мои родители никогда не были излишне религиозны… Просто меня готовили в миротворки, понимаешь? А вот это уже куда серьезней. Блокада — страшная штука… Нас не просто обучают, нас кодируют. Ты видел мои уходы… Мы называем это разносом. Очень удобно, скорость возрастает в сотни раз, даже от пули можно увернуться. Но есть одна штука. Если ты в разносе — то любой твой удар заведомо смертелен… даже самый слабый… даже просто легкое касание. Мы никогда не контачим в разносе, это забито на уровне рефлексов, понимаешь?

— Я знаю, что такое разнос, — перебил Бэт спокойно. — Как тебе понравился торт?

И опять в его голосе не было осуждения.

Более того — он ясно и недвусмысленно не желал поддерживать разговор на эту тему. И — никаких претензий. Словно все в полном порядке, словно и не поставила она своей сегодняшней нерешительностью все их предприятие на грань не просто финансового провала, а вообще полного краха…

Хотя кто его знает, может быть, он вовсе ничего сегодня и не потерял — может быть, он еще и заработал на этом, случай-то ведь беспрецедентный! Бэт — мальчик умный, кто его знает, на что именно ставил он. Может быть, там, на ринге, он просто испугался, не за ставки свои испугался, а за нее, чисто по-человечески, человек же он, в конце-то концов!

Но если не потерял он сегодня ничего — на что тогда он так злится? Откуда тогда это раздражение? Не внешнее раздражение, показушное и язвительное, которое так часто демонстрирует он окружающим, а глубоко запрятанное на самом дне темных глаз и прорывающееся наружу лишь в почти незаметных движениях острого подбородка, лишних морщинках у губ, слишком резких жестах. Или таком вот взгляде, словно он ждет от нее чего-то очень важного, ждет, и никак не может дождаться. И внутренне раздражается все больше и больше от бесплодности ожидания, но, человеком будучи вежливым, внешне никак раздражения не проявляет.

И от этого взгляда его, и от вежливо-безличной заботливости смутное намерение как бы невзначай поинтересоваться — а чего же, собственно, он с таким нетерпением ждет? — потихоньку перерастало в довольно-таки острое желание схватить со стола самую большую тарелку и изо всех сил треснуть его по макушке. И бить до тех пор, пока не объяснит он, наконец, чего же ему, скотине, от нее надо?!

И оттого, что желание это, даже полностью осознавая собственную порочность, вовсе не собиралось становиться желанием чего-то более правомерного, чувство собственной вины лишь усиливалось.

Она не проиграла сегодня.

Ей присудили победу.

По очкам.

После второй суперпродленки.

В десятке не принято откладывать в третий раз, даже если никто так и не был убит или избит до потери сознания — а чистой победой в финале считалась только такая, когда проигравшего с поля уносили.

Она очень надеялась, что сумеет. Потому и вызвалась выйти против Морткомпфа — сама вызвалась, благо других желающих не было. Его партнеров всегда разыгрывали через довольно жестокую жеребьевку.

Она все утро листала спортивные архивы, чтобы убедиться окончательно и бесповоротно — без подобного человека мир станет только чище. Он был откровенным садистом-маньяком и злостным социопатом, он любил убивать и калечить, при этом не делая особых различий между рингом и жизнью вне его, и до сих пор не был надежно заперт в комнате с мягкими стенами только благодаря многочисленной своре персональных и хорошо оплачиваемых адвокатов. Во время затишья между играми его пытались контролировать при помощи усиленных транквилизаторов, но это удавалось не всегда, о чем свидетельствовали несколько так и не доведенных до суда уголовных дел.

Она просмотрела их все. Тщательно и скрупулезно. Особенно долго задерживая на экране фотографии жертв. Вглядываясь. Запоминая. Убеждаясь.

Нет, ни малейших сомнений в том, что человек этот жить не должен, у нее не было. Материалов дел хватало как минимум на четыре смертных приговора. И это — не считая тех, кого убил и искалечил он вполне легально, в рамках правил того или иного Кубка.

Ей мало было удостовериться в том, что не должен этот человек жить. Ей нужно было убедить себя, что он вообще не человек. Не животное даже — была довольно-таки высокая вероятность, что законтаченная на тсеновское воспитание миротворческая блокада может сработать и на убийство любого представителя великого круга перерождений.

Стась не сомневалась, все для себя решив и придумав обход блокады за несколько часов до жеребьевки. Изучение архивов потребовалось для окончательной убежденности, что в последний момент не начнут одолевать посторонние мысли.

Еще вчера она была уверена, что сможет. А уж сегодня, после всех этих фотографий… Ни человек, ни зверь не может вести себя так, так ведут себя лишь вирусы, в короткий срок уничтожая все, до чего могут дотянуться. А миролюбивого отношения к вирусам никто не требует даже от трижды тсена или четырежды миротворки. С вирусами обращаются при помощи антивирусных программ.