Стенд [СИ]

К этому времени вернулись уже четыре катера, но боксы на двух из них были в еще худшем состоянии, а на одном — так и вообще отсутствовал. Это можно вполне понять — здесь не то место, где регулярно встречается аста ксона. Ксона — не понос, который может прихватить вас за задницу где угодно и когда угодно. Она или есть — или нет. И если она есть — вы сразу же это обнаружите. И вы, и окружающие вас пассажиры, и уж тем более — базовые врачи. При первом же вашем визите на орбиту той несчастной планеты, которая имела трижды несчастье быть вашей родиной, а теперь окажется к тому же еще и местом пожизненного заключения.

Теннари не удивился бы, узнав, что за все четыре с половиной сотни лет существования базы МЕДАСа на Астероидах здесь не было ни одного случая. И не будет, пока дети здесь только проходят осеннюю практику, а не занимаются рождением новых детей.

Любое дело, будучи начато, когда-нибудь заканчивается, и ремонт не является исключением. Какой бы сложности он ни был. Теннари утешал себя этой мыслью еще часа два, сидя в жутко неудобном кресле зала ожидания. Потом проснулся. И понял, что за прошедшие три с половиной часа у него страшно затекла левая рука, да и ноги неплохо было бы размять, проверив заодно, насколько соответствует реалиям сегодняшнего дня мысль о конечности любого начинания.

Оказалось, что соответствовала. И, что оказалось совсем уж приятной неожиданностью — вполне. Вот только пилот не соответствовал совершенно.

Пилот — существо вполне понятное. Во всяком случае, предсказуемое. В том смысле, что, воспользовавшись временным выпадением грозного начальства из реальности, он сумел не только тихонько улизнуть в ближайший бар и к великому для себя удовольствию набраться преизрядно, на жизнь свою тяжелую жалуясь всем, кто имел неосторожность оказаться рядом, но и подраться там от души с кем-то, на жизнь свою обиженным ничуть не менее. И, как результат, сейчас благополучно отсыпался в полицейском участке, вконец ублаготворенный и довольный собой и окружающими.

Вывести Теннари из себя не удавалось еще никому. За все десять лет его работы в интернате. А это, простите, от трехсот до пятисот (в особо урожайные) ходячих неприятностей ежегодно. И, видит Оракул, они пытались!..

Он не стал орать на диспетчера: «А куда вы смотрели?!», топать ногами и скандалить в участке. Просто объяснил ситуацию весьма понятливым полицейским, не лишенным некоторых человеческих слабостей, отнюдь не худшей из которых является злорадство. И пошел обзванивать остальных пилотов.

Правда, полицейские оказались куда более понятливыми и злорадными, чем он ожидал, и, когда через полчаса вызванный из отгула пилот второго катера явился на базу, там его уже ожидал подвергнутый тотальной очистке организма коллега — мокрый, как мышь, злой, как черт и трезвый, как стеклышко.

Но и тут улететь не удалось.

Потому что произошла пересменка. И новый диспетчер, проверив по комму и обнаружив, что полномочия Теннари закончились больше часа назад, сделался вдруг ужасно бдительным и потребовал немедленно покинуть помещение всем посторонним, не имеющим документально заверенного права находиться во вверенном его попечениям ужасно секретном и так далее.

Ни о каком полете, разумеется, и речи быть уже не могло.

Теннари не стал скандалить. Оставил рапорт и заявку на катер, уверенный, что никуда дальше мусорной корзины эта заявка у бдительного диспетчера не проникнет. Зашел в контору интерната, где на него посмотрели с легким недоумением, но дубликат рапорта и заявки все-таки приняли. Поинтересовался наличием каких-либо приятных изменений в расписании ближайших гражданских рейсов и почти не огорчился, узнав, что подобных нет и в помине. И пошел отсыпаться. Потому что все равно делать больше было нечего.

Ему удалось поспать около двух часов. Да и то только потому, что сначала его пытались отыскать в личном отсеке или других подходящих местах интерната, и лишь потом догадались проверить припортовую гостиницу.

Двадцать восьмая автономная медицинская база не вышла на связь в установленное время и на аварийные вызовы тоже не отвечала.

* * *

Талгол. Деринг. Отель у малой арены. Стась.

— Ну и что это такое?

Шариков было много, горсти две, пожалуй, хотя вряд ли кому придет в голову мерить их горстями — Стась попыталась было потрогать сгоряча, и теперь сосала изрезанные пальцы. Больше всего они напоминали крохотные плавучие мины, даже не сами мины, а то, как любят их изображать в «морском бое». Или крупные дробинки, утыканные иголками. Иголки, правда, были совсем не иголками, а осколками мономолекулярных лезвий. Которые, в свою очередь, являлись штукой весьма секретной и в свободную продажу вроде бы не поступали…

Впрочем, Бэт есть Бэт.

— Зажимы. Для волос.

Очевидно, на ее лице что-то все-таки отразилось, потому что он поспешно добавил:

— Э-э, я не шучу! На самом деле зажимы. И на самом деле для волос.

И она поняла — не шутит.

— Что-то я не совсем…