Стенд

А начатый поиск должен быть обязательно завершен, так уж этот режим устроен. К тому же этот, похоже — тот самый ПЕРВЫЙ ПОИСК, который официально приравнивается на Эридани к чему-то вроде торжественного вручения аттестата зрелости, первого, так сказать, совершеннолетия… Вряд ли у этой акселератки было нечто подобное раньше, иначе не удивлялась бы она так.

— По-прежнему на Талгол. Как заказывали.

— Да… конечно… Талгол… конечно… Не знаю, хреново мне что-то… Впрочем, чего уж… я же столько всякой дряни… было бы странно… куда мы летим?!

— На Талгол.

— Я… я не хочу. Я не хочу на Талгол!

— А куда ты хочешь?

— Не знаю… — Ее трясло. Она рухнула в кресло, обхватив себя руками за плечи, сидела, раскачиваясь взад-вперед. Зажмурилась.

— Так лучше? — спросила Аликс, осторожно смещая курсор в том направлении, куда оказалось повернутым незрячее лицо мелкой. Чип недовольно пискнул, но курс пересчитал мгновенно и спорить не стал.

— Не знаю… — Мелкую по-прежнему трясло, но уже не так сильно. И раскачиваться она перестала, только чуть поводила головой.

— Тогда говори.

— О чем?

— О чем хочешь. Это не важно. Может быть, что-то и проявится…

* * *

Талерлан.

Космопорт Униаполиса. Катер «Ки-Со».

Бэт.

На маленьком экранчике монитора слежения было очень хорошо видно Стась. Она неподвижно сидела на корточках перед металлической дверью. Двигались только руки. Могло бы показаться, что ничего не изменилось. Но это было не так. Изменилось многое.

Начать с того, что дверь была другой.

С сейфом она благополучно справилась (кто бы сомневался!) тому назад уже минут сорок. И взяла из него лишь пакет со старыми документами Уве Янсона. Проигнорировав как наличку, так и карточки — такие привлекательные, солидненькие, на предъявителя. Даже ту, на которой красным маркером был нарисован маленький дракончик. Бэт специально положил эту карточку на самом краю и эмблемой вверх, чтобы не заметить было совсем уж невозможно. Хотя и знал, что она все равно — не возьмет…

Новая дверь была внешней дверью шлюза. Внутреннюю — тоже, кстати, заклиненную личным кодом — Стась вскрыла минут десять назад. Шустрая, далеко пойдет. Прямо-таки талант на всякие замки да наручники…

В кают-компании Бэт был один.

Он закрыл свой тотализатор — существенно, кстати, увеличивший его личное благосостояние и повысивший риск инсульта у остальных участников, — и вот уже минут пятнадцать, закатав длинный рукав черного свитера к локтю, рассматривал левую руку, пытаясь понять, откуда среди старых, наполовину выцветших и пожелтевших синяков взялись вот эти три — абсолютно свеженькие, яркие, почти параллельные полоски поперек предплечья? Временами, хмурясь, он делал пару глотков едкой оранжевой дряни — не для того чтобы лучше думалось, а просто так. Пил он редко, по ряду причин это занятие требовало слишком долгой и тщательной предварительной подготовки. Но по ряду этих же причин если уж начинал он пить, но нажраться старался в хлам, с запасом на несколько ближайших лет…

Вспомнил.

Этот, бледный и очень нервный, как же его… имя еще такое… Ладно, черт с ним. Именно он в эмоциональном порыве все время норовил схватить за руку. И, похоже, один раз таки не удалось увернуться. И несильно ведь хватанул, а достаточно оказалось, гадость какая. Только-только подумать успел, что руки выглядят почти прилично… Ладно, чего уж теперь, заранее предупреждали, да и не такая большая это, в сущности, плата.

На монитор слежения он не смотрел.

А что смотреть, когда сделано все и в кои-то веки сделано, кажется, правильно. После растянутой чуть ли не на четыре месяца ежедневной безрезультатной мороки, когда бьешься, как муха о бронестекло, и так стараешься, и эдак, и с разных сторон заходишь, и ночами не спишь, думаешь, что бы такое еще… а в ответ — только этот неподражаемый виноватый взгляд… Взгляд потерявшегося щенка. Готового в любой момент лизнуть твою руку только за то, что не ударил ты. И, даже если ударил — все равно готового лизнуть. В надежде на то, что больше не ударишь…

Об этот взгляд он споткнулся еще на Джусте.

И непонятно было, как же другие-то, которые тоже вроде слепыми не были, смотрели на нее в упор — и не видели. Мамина дочка, тетина племянница, впервые оказавшаяся вне защищенного дома без гувернантки, одна на улице. Такие не оказываются на улице одни просто так, если не случилось у них какой-то большой беды.

И что куда хуже — такие на улице не выживают.

Он попытался тогда ее разозлить. Просто слегка разозлить, привести в чувство, заставить сопротивляться — а что может разозлить сильнее, чем наглая попытка среди бела дня на людном проспекте отобрать собственными кровью и потом заработанное? Он тогда еще не знал, что злиться она не умеет. Зато умеет всегда и за все чувствовать себя слегка виноватой, именно слегка, немножечко, извините, мол, так получилось…