Стендаль

Спор об этой книге окончательно разрешил в 1914 году Ромен Роллан в своем предисловии к ней. Он указывает, что чувства, выраженные в книге, являются чувствами Анри Бейля, а не Карпани. Со свойственной ему глубиной Ромен Роллан вскрывает перед читателем простую и ясную картину того, каким способом дилетант овладел тайнами музыки, а человек, считающий себя специалистом, не достиг даже и сотой доли его проникновения в эти тайны. Ромен Роллан причины успеха дилетанта находит в его темпераменте, в его чувствительности, нервной и эстетической. Чрезвычайно интересны наблюдения Ромена Роллана над языком книги Бейля. Карпани, автор «Итальянских писем», сделал все, чтобы великий, живой и прекрасный итальянский язык превратить в дубовый, канцелярский. Бейль в своих очерках обогатил французский язык. И неудивительно, что биография Гайдна была воспринята в трактовке Бейля, а не Карпани. Самое раннее произведение Бейля сохранило и для нас пленительную свежесть молодого увлечения итальянской музыкой тогдашних дней. Плеяда композиторов Милана, Неаполя, Венеции, Рима, Флоренции проходит перед нами. Освещая их музыкальное значение совершенно по-новому, книга осталась живым свидетельством о музыкальной жизни Италии начала XIX века. На английском языке она вышла в Лондоне в 1817 году одновременно со вторым французским изданием.

Сто дней нового владычества Наполеона ни на одну секунду не увлекли Анри Бейля. Он читал газеты в Венеции на Пьяцце в кафе Флориани и спокойно убеждался, что был прав, не веря ни в какие легенды о маленьком капрале.

Теперь, после страшнейших разочарований, этот созерцатель, когда-то в Милане обещавший себе проверить на людях теорию доктора Кабаниса, был тонким и хитроумным наблюдателем, нисколько не зависящим от перемены житейских обстоятельств. Однако, услышав о трагическом исходе Ватерлоо и ссылке Наполеона на остров Святой Елены, он вспомнил, как Бонапарт, слушая Крешентини в «Ромео и Джульетте», неожиданно залился слезами, а потом послал в подарок артисту железную корону. Он вспомнил также и то, что герцог Фриульский, генерал Дюрок, до конца своих дней, даже за несколько минут до смерти в бою, говорил Наполеону «ты». И все же он записал: «Но ведь мировая история и формация человеческого общества вовсе не кончаются со ссылкой Наполеона на остров Святой Елены».

Большие записки Бейля-Стендаля о Наполеоне до сих пор не опубликованы даже во Франции, и поэтому приходится пользоваться частично редакцией, опубликованной по текстам Проспера Мериме, частично текстами, опубликованными Жаном де Митти, который писал:

«Просматривая рукопись, испытываешь впечатление какой-то скверной школьнической работы, яростно искаженной учителями, приведенными в отчаяние. На полях — отметки педагога в форме сентенций, целый ряд слов автора, зачеркнутых раздраженным пером. Ошибки, по существу, оказываются восстановленными с терпением, заслуживающим лучшей участи. А в одном месте, начиная со слов Стендаля: «Наполеон сказал маршалу Бертье: «У меня сто тысяч человек доходу», — капризная черта зачеркивает страницу. Мериме зачеркивает трагические и великолепные слова Стендаля, своего учителя, и под ними пишет: «Эти слова не делают чести ни тому, кто их произнес, ни тому, кто их передал». Не предвосхищая анализа отношений Проспера Мериме к Стендалю, мы должны оговориться, что Проспер Мериме, сенатор Наполеона III, был чрезвычайно плохим текстологом, когда обрабатывал разрозненные замечания Бейля в первой и второй редакциях текста «Жизни Наполеона». Первая редакция относится ко времени отречения в Фонтенебло, вторая — ко времени после Ватерлоо. Они существенно разнятся между собою, а Проспер Мериме стремился обезличить и ту и другую.

Бейль писал: «Одним из главных средств понравиться императору было уменье уничтожить до последней вспышки «социальный разум», который в те дни, как и теперь, назывался якобинством.

В 1811 году маленькая деревенская коммуна захотела после уплаты шестидесяти франков использовать бракованный булыжник, выброшенный наполеоновским инженером, коему был поручен ремонт большой дороги. Для этой простой операции понадобилось четырнадцать утверждений префекта, супрефекта, инженера и министра. После невероятных трудов и проявления чрезвычайной активности получено было, наконец, необходимое разрешение одиннадцать месяцев спустя после подачи прошения, а булыжный брак за это время был уже израсходован на починку каких-то дорожных ям. Невежественный наполеоновский чиновник в силу централизации власти в Париже за двести лье от заинтересованной коммуны решал дело, которое требовало самое большее двух часов обдумывания и проверки на месте…

Главное стремление Наполеона было унизить гражданское достоинство человека, а еще более главное— помешать ему разумно мыслить, — отвратительная привычка французов, коренившаяся в них со времени Якобинского клуба…