Стендаль

«Вкус цикуты горек. Мир перерождается сам по себе, без моего ничтожного вмешательства. Я был бы мухой у громадного рыдвана, который преспокойно может двигаться и без моего жужжания. Да, экипаж движется, друзья мои, и если движение этого гиганта кажется вам слишком медленным, то это потому только, что наша жизнь — мгновение. Но какой громадный путь сделало человечество в течение последних пяти столетий! Теперь оно идет и становится снова на светлый путь, и ничто не в состоянии преградить ему дороги!»

На смерть друга Бейль откликнулся письмом — воспоминанием о нем[74].

Быстрые успехи капиталистического развития Франции и те страшные бедствия, которые оно несло народу и в городе и в деревне, не прошли мимо острого, наблюдательного взора Бейля.

В 1825 году вышла брошюра «О новом заговоре против индустриалистов» с эпиграфом из Сильвио Пеллико. Она напечатана литератором и издателем Сотеле, французским карбонарием, покончившим самоубийством. В брошюре Бейля всего двадцать четыре страницы. Она интересна тем, что буржуазный индустриализм Франции Бейль рассматривает как элемент общественного распада, — он ясно видит все черствые, эгоистические, антиобщественные стороны новой промышленной буржуазии. Отвечая Оже, Бейль указывает, что не надо никакого заговора романтиков против индустриалистов, что рано или поздно индустриализм погибнет, доведенный до крайности. Бейль не был социалистом, но он говорит, что «приходит пора торговцев, благосостояния и республиканской скуки», и такими чертами рисует уже существующий в Америке мир буржуазных отношений. О европейских делах он выражается еще резче:

«Правительство двух палат обойдет весь мир и нанесет последний удар искусству, ибо государи, вместо того чтобы думать о сооружении красивых зданий, будут думать, как бы разместить свои капиталы в Америке, чтобы в случае падения династии или банковского краха остаться богатыми частными людьми. И однажды водворившийся в какой-либо стране двухпалатный буржуазный парламент произведет следующее: во-первых, они никогда не дадут двадцатимиллионного ассигнования на сооружение хотя бы подобия Святого Петра в Риме; во-вторых, они привлекут в салоны толпы людей почтенных, уважаемых, богатых, но начисто лишенных того интеллектуального и эмоционального чутья, которое необходимо для процветания искусства»[75].

Рассматривая искусство времен меценатов-герцогов и искусство своей эпохи, Бейль приходит к выводу, что новый буржуазный век не принесет расцвета живописи, архитектуре и скульптуре. Из этого наша критика сделала неправильный вывод о феодально-монархических пристрастиях Стендаля[76].

Критика буржуазной ограниченности и положительная оценка роли дворянских вкусов в развитии искусства вовсе не означают реакционных устремлений Бейля. Человек, написавший книгу «Расин и Шекспир» — провозвестник устремленного вперед романтизма, — не может быть заподозрен в желании повернуть историю вспять. Отрицание существующих порядков вело Стендаля вперед и только вперед! И отрицательное отношение Бейля к совершившейся во Франции в годы Реставрации промышленной революции, вернее к ее социально-политическим последствиям, мы легче поймем, если заглянем в дневники Александра Тургенева (см. А. К. Виноградов, Мериме в письмах к Дубенской).

Салон Ансло сблизил Бейля с Александром Тургеневым еще в 1825 году. Началось их многолетнее общение, совместные путешествия, долгие беседы.

Александр Тургенев записывает в своем дневнике слова недоумения: «Что же страшнее — русское крепостное право или фабричное законодательство Франции?» Но говорить об этом вслух в салоне Виржинии Ансло считается неудобным. Об этом шепотом говорят друг другу Анри Бейль и Александр Тургенев.

Соболевский, друг Пушкина, введен Тургеневым в салон Ансло и познакомлен с Бейлем. Он делится своими впечатлениями от поездки по промышленным районам. Соболевского интересует новейшая техника, он думает и в России завести большие фабрики. И он рассказывает с удивлением, как множатся фабрики во Франции, как быстро увеличивается класс работников и как тяжелы условия их труда…