Стены вокруг нас

Я способна одурачить зрителей, маму с папой, приемную комиссию в Джульярде – ведь они пришли в восторг от моего танца. Я исполнила для них танец Жар-птицы из балета Стравинского, который впервые поставили в 1910-м в Париже. Ори репетировала его три года назад, а я повторяла за ней все движения. Каждое па запечатлелось в моей памяти на веки вечные.

Однако Ори не обмануть. Она раскусила бы меня с первой секунды. Она прекрасно знала, что я собой представляю, и все равно – этого я никогда не пойму – дружила со мной, поддерживала, не предавала. Это я предала ее.

Вот и сегодня за белой пачкой, теперь залитой красным, за белым купальником, заляпанным кровью, Ори разглядела бы, что внутри, глубоко под кожей – уродство, подлые секреты, ложь. Сплошные грязь и гниль.

Больше никогда

В тот день, когда мою лучшую подругу посадили в тюрьму, я ела сыр в ста милях от города.

В день проб я вообще ем только сыр – источник белка, энергии и удачи. Кусочек сыра утром, потом за час до выступления, чтобы усвоился, и всего крошку за пару минут до выхода. Глотаю, почти не жуя. Какая разница, что от меня воняет сыром, если он дает нужный эффект – мышцы разогреты, ноги послушны. Танцую не хуже примы. А я и стану примой, чего бы мне это ни стоило!

Мне исполнилось пятнадцать. Шла первая неделя августа. Лето Ори провела за решеткой на передержке в какой-то тюрьме, ее вскоре должны были отправить в «Аврору-Хиллз». Первое лето без нее. Дыра во мне была столь огромной, что я не решалась в нее заглянуть. Итак, я приехала на пробы. Я сжевала кусочек сыра. Я завязывала ленты на пуантах так, чтобы узел был сзади. Я мычала мотив из Стравинского, потом мне стало не по себе, и я перешла на Чайковского. Да, ее жизнь окончилась тем летом, – а моя нет. Моя продолжалась.

Я села на поперечный шпагат и легла животом на пол, руки вытянув вперед. Ладони встретили пустоту. Напротив никого. Некому потянуть на себя.

Я закрыла глаза и занялась дыхательной гимнастикой, которой меня научила Ори. Я представляла себя на лучшей сцене Нью-Йорка, к моим ногам летели розы, летели розы, летели розы. У меня свои ритуалы, и я не собираюсь их комкать, пусть сегодня ее увезут далеко на север.

Ее могли сослать хоть в Сибирь. Между нами и так уже разверзлась пропасть. Я не поеду ее навестить.

Она должна была отправиться со мной на пробы. Мы бы закрутили друг другу пучки на голове, она бы морщила нос, пока я ела сыр… Но если бы она была здесь, на пробах, роль определенно отдали бы ей, а меня услали прочь, пригласив попытаться на следующий год. И роз мне бы не видать, как своих ушей.

Утром того дня ей объявили приговор. Рассказали родители – наверное, думали, что мне станет легче, и я усну спокойно, в точности зная, сколько ей предстоит провести в заточении.

Но сообщать мне не было нужды. Я уже знала. За утренним комплексом приседаний я прошерстила Интернет. Я видела, как ее, одетую в оранжевый комбинезон, подталкивали к выходу. Камера дала наплыв. Левый глаз у нее был накрашен сильнее. Закончилась тушь? И была ли вообще у нее тушь в тюрьме? Если нет, то что за дрянью она намазала левый глаз? Густые, вьющиеся волосы, которым я всегда завидовала, висели тусклыми жидкими прядями. Неужели можно облысеть в пятнадцать лет?

Она была очень бледной. У нее всегда была гладкая смуглая кожа, которой не требовался загар, а теперь – в середине лета – она походила на призрак. Ори, которую я знала, которую знали все, или думали, что знали, была уверена в себе и ни капли не заботилась о том, как выглядит. В отличие от меня. После занятий балетом она светилась, жизнь в ней била ключом, тогда как мне хотелось сунуть голову под струю холодной воды и рухнуть на землю, обхватив колени, чтоб перестали дрожать.

Наблюдая за ней в прямом эфире, я поразилась: из нее ушла вся жизнь. Ори машинально переставляла ноги, лодыжки были скованы цепью, руки заведены за спину. Растрепанная, потерянная, серая.

Дикторша принялась рассказывать о преступлении. Я выключила звук.

Ори подтолкнули к выходу, она не обернулась. Камера задержалась на закрывшейся двери, как в каком-то европейском фильме, затем побежала по толпе, выхватила лица матерей, дочери которых были убиты. Я закрыла сайт. На это утро я свое отприседала.

Перед пробами я отошла подальше от остальных и достала сыр. Затем потрясла руками и ногами, покрутила шеей, размяла суставы, стараясь не думать об Ори. Выкрикнули мой номер, я пошла в зал – только не думать о ней, вышла на середину – только не думать о ней, исполнила танец – только не думать о ней, исполнила безошибочно, точно – только не думать о ней. Ноги будто двигались сами, я их не чувствовала. Странно, я же натерла довольно большую мозоль.

Я получила роль. Правда, в последнем ряду массовки, где нужно танцевать синхронно. Еще бы декорации менять поручили.

Они сказали, что у меня приличная техника, годное телосложение, сильные ноги и хорошая растяжка. Если буду много и усердно работать, у меня есть будущее.