Степ

Так вот, бесшумно разделавшись с тюбиком с первым блюдом, Клементина нажала кнопку на сенсорной панели крышки стола – да, у нас и такое есть – после чего пустой тюбик исчез, а вместо него появился другой тюбик. На нём было написано «Кофе».

Я сидел напротив и просто ждал, пока заявится Шеф. Я смотрел на часы, которые были прямо передо мной, на экране стола. Современный человек никогда ведь не может забыть про время. До его прихода оставалось ещё пять минут. Чертовски мало, но когда сидишь вот так вот, боясь ненароком потревожить завтракающую девушку, которая, правда, никогда не тревожится, пять минут – это всё-таки достаточно много. И тут я впервые почувствовал, что сегодня какой-то особенный день. В смысле, вообще-то этот день начинался абсолютно точно так же, как и все тысяча восемьсот двадцать шесть дней, что я проработал здесь секретарём – а это ровно пять лет. Не знаю, почему я так решил. Может быть, я заметил, что Клементина как-то особенно невозмутима и бесстрастна – это могло служить верным признаком того, что она готовится к чему-то важному и волнительному, и потому пытается маскировать напряжённость. А может быть, я просто выдал желаемое за действительное, желая развлечь себя каким-нибудь предчувствием в эти пять минут.

И вот когда мне показалось, что что-нибудь произойдёт, я решил поболтать с Клементиной. Раньше я несколько раз пробовал это сделать, но ничего не получалось. Как-то мы не находили общего языка. Теперь я решил попробовать ещё раз. Попытка не пытка.

– Клементина, не сочтите за бестактность, как продвигаются ваши исследования?

Она вздрогнула, как от внезапного шума хлопушки, и посмотрела в мою сторону своими серыми металлическими глазами. Хоть она никогда не улыбалась, лицо её всё-таки было довольно красивым: немного бледным, с прямым носом, заострённым подбородком. Волосы были тёмно-русые, прямые, и едва доставали до плеч.

– Не волнуйтесь, Касио. Доктор расскажет вам сразу же, как только будут результаты.

В её тоне не было превосходства. Просто констатация факта. В самом деле, никуда я не денусь. Когда надо, узнаю.

– Но мне, может быть, хочется именно от вас услышать.

– Почему? – Никакого удивления.

– Вы правы. Шеф мне скажет, когда от меня потребуется выполнить свою часть работы. А вы, может, расскажете ещё что-нибудь, что не расскажет Шеф.

Она всё ещё не понимала.

– Я не то, чтобы проявляю любопытство. Вы же знаете, я в чужие дела нос не сую, хоть и ем яблоки вместо пасты… Но мне интересно, как вам там? Трудно? Тяжело?

– Вам интересно?

– Ну да. Извините, если что. Если вы считаете, что это неприлично…

– Нет. Я так не считаю. Просто… мне казалось, что вам ничего не интересно, кроме своих дел.

– Мне не то, чтобы интересно… Ваши дела – это ваши дела, я не хочу в них вмешиваться…

– Ну почему же. Если бы было во что вмешиваться, то да, я согласна. Вы спросили: трудно ли мне? Мне не трудно. Точнее, может быть, мне и трудно. Но я не замечаю этого, потому что перед нами стоит великая цель, и мы не можем думать о себе.

– Цель?

– Да. Так говорит Доктор. – Её металлические глаза загорелись, так же, как у самого Шефа. – Ради нашей цели мы должны забыть про все свои чувства, эмоции, ощущения. Про радость, про грусть, про искренность. Я и забыла про них.

– Да о них весь мир забыл, – заметил я.

– По другим причинам.

Тут я ненароком посмотрел на часы, и увидел, что наступило то самое время – семь часов. Я бы ещё поболтал с Клементиной, но бесполезно было надеяться на то, что Шеф опоздает. У него вместо сердца такие вот часы.

Дверь лифта медленно распахнулась, и я увидел фигуру Шефа – эту фантастическую фигуру, к которой вот уже пять лет никак не могу привыкнуть и всякий раз поражаюсь, будто бы впервые вижу пожилого мужчину огромного роста, худого, не сказать тощего, как ствол высохшего дерева, ветки которого – это костлявые руки с длинными узловатыми пальцами. Голова с большой шишковатой лысиной в центре, окружённой короткими жёсткими седыми с серебристым отливом волосами. У этой головы были две выдающиеся части: нос в виде клюва и подбородок в форме лопаты, а где-то в пропасти между ними скрывались плотно сжатые губы. Глаза же были глубоко посаженные и тёмные, как угольки. Смотрел он на вас не моргая, не отрывая взгляда, будто бы впился в вас и не отпускал. Но это так только казалось, потому что смотрел он всегда только прямо перед собой, не поворачивая головы, и если вы оказались прямо перед ним, то вам будет казаться, что он очень пристально на вас смотрит. На самом же деле вы ему совершенно безразличны. Одет он был в сплошь усеянный кофейными пятнами белый халат.