Степь

Енот, не посмотрев на него, вскочил на площадку, наплевав на стрельбу. Замер, прислушиваясь, стараясь уловить звуки через стрельбу и ор вокруг. Да, он не ошибся, именно детский голос звал на помощь. И еще к нему присоединились кто-то, хохочущий басом, и второй, что-то гнусаво приговаривающий через хорошо слышимый плач. Треск разрываемой ткани, приметного голубенького ситцевого платьица, пришел чуть позже.

- Енот… - Бирюк вздохнул, голос стал спокойным, как у мамы Енота в моменты, когда она отговаривала его от глупостей. – Енот, не надо, ЕНОТ!!!

Девочка закричала еще выше, с плачем, надрывая голос. Бас захохотал, звук удара пришел следом. Невнятный и гугнявый его товарищ что-то прошепелявил, бас угрожающе заухал. Звуки от скрещивающейся стали возникли чуть позже. Гугнявый выкрикнул матерную тираду, завопил дико, надсаживаясь, и пропал, еле слышно забулькав горлом.

А потом девочка закричала еще сильнее, и этот страх Енот ощутил всем телом, от шеи до копчика. Проникающий внутрь, кусающий и рвущий на куски, обжигающий стыдом. Следом пришла ярость, да такая, что Еноту снова стало страшно. Такая же, как два года назад в шахтах, когда на его глазах погибла Медовая.

Что кричал ему Бирюк, Енот не слышал. Ему на это стало просто насрать. И растереть. Он пошел вперед, в три прыжка проскочив длину вагона и оказавшись на площадке только что брошенного. Степняки попались сразу.

Двоих, отличающихся от самого Енота только чересчур рваными и засаленными мундирами внутренней стражи, с пятнами от давно засохшей крови, чистильщик срезал выстрелами в упор. Один вылетел через перила площадки прямо под копыта проносившегося рядом дико визжащего всадника, второй упал назад. В темноту прохода, помогая Еноту.

Следующая очередь пришлась уже сквозь его тело, пронизываемое насквозь очередями калибра 7,62-а, и рвущая следующих степняков. Крики, грохот выстрелов, бьющий в нос запах пороха и крови. Ударом в грудь Енот отбросил уже дохлого степняка внутрь, выстрелил на слышимое звяканье, влетел внутрь.

Очень вовремя пригнулся, пропуская над головой прошелестевшее острие топорика, ударил прикладом, дробя нижнюю челюсть раненого мутанта. Ухватив опустевший автомат за цевье, рванул наружу пистолет. "Беркут" не подвел, громыхнув внутри металлической коробки, разнеся в хлам горло следующему, высоченному худому лысачу, решившему посоревноваться с чистильщиком в скорости стрельбы. Не прокатило, не на того напал. Пока тот булькал и сучил ногами, Енот пошел дальше, уже понимая, что не успел. Он не ошибся, хотя это почти стоило ему жизни.

Единственный выживший в вагоне до времени затаился, дожидаясь врага. Еноту пришлось всадить последние патроны магазина в грудь широченного степняка, покрытого татуировками с ног до головы, одетого в юбку из кожи и меха. Тот уже почти вытащил короткий обрез двустволки какого-то невообразимо лютого калибра. Мутанта отбросило назад, завалив прямо на беднягу кондуктора, смотревшего на бой почти вытекшим глазом уцелевшей половины лица. Второй же у него просто не было, снесенной ударом топора, сделанного не иначе как из куска автомобильной кабины.

Трое невысоких и юрких воина степи скользнули следом за татуированным. На счастье Енота у этих с собой оказалось только холодное оружие. Первого, ударившего длинным копьем с хвостом из конских волос, он уложил ножом. Второго смог ударить ногой, но потом сам получил в живот дубиной и рухнул, сложившись пополам. Вся жизнь перед глазами мелькать не спешила, взгляд уперся только в треснувший линолеум, выглядывающий из-под сбившегося красного ковра. Что еще? Красная липкая лужа, в которой слилась кровь кондуктора, чьего имени Енот так и не узнал. И татуированного степняка. Подошва грубого ботинка мутанта, замахивающегося узловатым суком, усаженным сразу после шишки острыми ржавыми гвоздями. И все.

Сзади раскатисто грохнуло, ботинок ушел в полет в сторону входа. Грохнуло еще раз и в поле зрения появилась перекошенная рожа второго степняка, на которую медленно стекало содержимое его же собственной головы.

- Енот, ты цел? – И вот именно сейчас Еноту стало ясно, что не любить Семерку невозможно. Так же, как ее легкая хрипотца – чуть ли не лучшее, что он слышал в жизни.- Если жив, так не хрен валяться. Вставай уже, торопиться пора.

Чистильщик встал и поторопился. На ходу не повернул голову в сторону снесенной двери, за которой наверняка еще жила та девчонка. На что смотреть, если и так все понятно? Еле живая, забившаяся в угол, плачущая, натягивающая обрывки этого самого платьица… Дело есть дело, и его стоит выполнить. А все остальное? Он в последний раз осмотрелся вокруг, для чего? Этого Енот сказать бы не смог.