Степь зовет

«Еще не кончили молотить, а уже пашут, — он посмотрел на степь, откуда доносился глухой шум тракторов, — землю хотят перехитрить… А мне-то как управиться? Пар надо перебороновать, а у меня еще хлеб в степи преет под дождем, хоть разорвись на части. Чтоб оно сгорело! А тут еще лошади еле плетутся…»

Из хаты вышла мать и остановилась у высокого порога.

— Ой, горюшко! — Старуха всплеснула худыми руками. — Они ведь жрут хлеб… Чтоб они подавились, чтоб им поперек горла стало…

За арбой, среди рассыпанного зерна, копошились чубатые куры — пестрые, белые, серые.

Шефтл на мгновение оцепенел, потом схватил вилы, с криком бросился на них.

— Погибель на вас! Чтоб вас всех передушило! — И он швырнул в них вилы.

Куры взлетели, с кудахтаньем и криком носились над арбой, над обмолоченной соломой.

Шефтл гонялся за ними, махал руками, кричал:

— Они там молотят свой хлеб, машинами молотят, а их куры, чтоб они сгорели, пасутся на моем току! Кто знает, сколько пшеницы они уже сожрали. Вот как их раздуло! На моем хлебе, на моем труде они выращивают свою птицу, погибель на них… Они и машины получают, и кур своих на чужом зерне держат. Я их кур сейчас передушу, всех, до единой, головой о землю — и баста!

— Чтоб они сгорели, боже праведный, чтоб они испепелились! — вторила сыну старуха. — Чтоб им заболеть и не подняться, чтобы их смерть взяла, чтоб их десять лет лихорадка трясла…

— Чего ты каркаешь, будто ворона? — Шефтл напустился на мать. — Все взялись за меня! Помогать никто не хочет… Сколько раз я тебе говорил, чтобы здесь, во дворе, я не слышал проклятий… Она мне еще тут накличет… Что ты топчешься здесь без толку? Сходи к Калмену Зоготу — я ведь тебя просил — и возьми у Гени-Ривы шворень, я не могу без него выехать в степь.

— Все равно не даст, — проворчала старуха.

— Почему это не даст? Калмен и его жена не такие люди… Ну, иди, не могу же я разорваться! Я пока приберу ток. Иди же, только поскорей, — может быть, я сегодня еще раз успею выехать в степь.

Старуха, что-то ворча себе под нос, подошла к завалинке, сунула ноги в валявшиеся там опорки и отправилась к Калмену Зоготу.

Она плелась заросшей тропкой, миновала несколько дворов и уже собиралась перейти улицу, как увидела старого Рахмиэла с двумя пустыми ведрами. Старуха тотчас попятилась назад.

«Ах, чтоб он ноги переломал, мои болячки на него! Вечно он здесь со своими ведрами… Не мог выкопать колодец где-нибудь у себя на дворе, перебегает другому дорогу с пустыми ведрами, чтоб ему перебежало! Такой старый лапоть, а все еще таскается, чтоб его на кладбище потащили!»

Она три раза сплюнула через плечо. Нет, нельзя сейчас переходить: не хватает ей еще какого-нибудь несчастья. Старуха ждала, чтобы кто-нибудь другой перешел дорогу, но никто не показывался. Не переставая проклинать про себя Рахмиэла, старуха поплелась домой. Она шла медленно, охала и стонала. Что она скажет Шефтлу? — Он и так весь кипит…

Когда она вошла во двор, Шефтл распрягал лошадей, собираясь гнать их на водопой.

— Ну, достала шворень?

— Шворень… А… Я не застала… Нет дома… Дома их нету…

— Ну конечно, разве она что-нибудь достанет! За смертью только посылай ее! А куда Зоготиха девалась?

— Она в степи… наверно, скоро придет… Так я еще раз схожу. — Старуха не знала, как ей вывернуться.

— В степи… Мало того что им дают машины за машинами, у них еще и бабы работают, — сердито проворчал Шефтл, — а я здесь все один и один. Хоть бы кто-нибудь помог… Ну как я теперь выеду в степь, когда шворень сломался? Иди сгреби хоть немного соломы, — обратился он к матери, — и последи, чтобы куры снова сюда не залезли.

Он задами повел лошадей к ставку.

9

Шефтл пустил лошадей в ставок, а сам с уздечкой в руке тяжело опустился на пригорок.

Уже садилось солнце. Время от времени стрекотал в траве кузнечик.

Такая же тишина была в тот вечер. Вот здесь, около этого самого камыша, она стояла тогда по щиколотку в воде, красивая, крепкая.

Обросший, точно век не брился, в просторной рубахе, он лег ничком и не сводил горящих, черных, как смородина, глаз с камыша. Послышался плеск, — видно, рыбка нырнула.