Степан Андреич „Медвежья смерть"

— А ну, по порядку номеров, заходи! — закричал он. — Двое спереду, двое сзаду! Да подожди ты, пропасти на тебя нет, в ушах даже звенит! — крикнул он на старушку. — Отставить!

Старушка испуганно шарахнулась от Лычкина, а он уже взобрался в телегу и бережно за плечи поднимал Степана Андреича.

— Заходи, заходи, берись там за ноги! Не резко! Полегоньку!

Тяжело топая и сотрясая крыльцо, все повалили следом за нами в избу.

Степана Андреича положили на лавку, головой в передний угол, где висел большой портрет Калинина. Михаил Иванович строго и внимательно посматривал через очки на густо набившийся в избу народ. По «стенам избы были развешаны цветные плакаты с какими-то молотилками, конскими мордами и силосными башнями. В простенке висел неуклюжий эриксоновский телефон с деревянной коробкой и засиженным мухами колокольчиком. У окна стоял шаткий, сколоченный из сосновых досок стол, застланный старой газетой.

В избе сразу стало темно и душно.

Ефим Лычкин, расталкивая народ, протискался к ногам Степана Андреича и взялся за голенища его сапог.

— Не трожь, не трожь, — вдруг сказал Степан Андреич глухим, строгим голосом. — Не ты ломал, и не трожь.

И снова вдруг завыла, заголосила откуда-то из сеней старушка:

Во почестном он лежит да во большом углу,

Что на этой на брусовой он лежит на лавочке!

К сердцу сложены его-то белы ручечки,

Принакрыты тонким белым полотенечном!..

— Должно, помрет, — громко и весело сказал Кузя. — Разве без ног может человек обойтись?

— Помрет, — загудели- кругом. — Обязательно помрет.

А какой-то старичишка в кошачьей рыжей шапке даже стукнул клюшкой и быстро проговорил, тряся бородой, как козел:

— От тридцать третьего никуды не уйдешь. Поднял руку на тридцать третьего— быть погибели…

И верно, Степан Андреич лежал на лавке совсем как умирающий. Видно, он и сам уже решил, что пришел ему конец, и приготовился степенно, как и подобает солидному человеку, встретить смерть, от которой теперь все равно не уйдешь.

— Товарищ Лычкин, — «сказал я, — надо позвонить куда-нибудь. Доктора вызвать. Что же это такое? Ведь так и действительно помереть человек может!

— А куда же звонить? — развел руками. Лычкин. — Тут звонить некуда.

Я и сам знал, что на сотни верст вокруг нас одни глухие, непроезжие леса да топкие болота; что тут и фельдшер-то на редкость, не то что доктор; что до ближайшего города три дня езды на телеге по хорошей дороге, а пойдет дождь — и в шесть дней не доедешь. Глухие это места, настоящий медвежий угол.

— Куда же звонить-то? В Ленинград, что ли? — еще раз сказал Лычкин. И вдруг он медленно сдвинул на затылок красноармейскую выгоревшую фуражку, задумчиво, точно вспоминая что-то, почесал загорелый лоб.

— Погоди, погоди, — медленно проговорил он, — чем чорт не шутит, когда бог спит.

Он повернулся и закричал в сени:

— Отставить там! Запевало!

Медленно подошел он к телефону, нерешительно, все что-то соображая, снял было трубку, опять повесил ее на крючок и вдруг, тряхнув головой, изо всех сил принялся крутить ручку. Как стеклянный горох, посыпался на наши головы серебряный звон колокольчика. Все стихло в избе, даже Степан Андреич скосил глаза и с интересом посмотрел на Лычкина снизу вверх.

— Алё! Алё! — закричал Лычкин в трубку. — Алё! Ефимовская! Ефимовская!

Видно, никто не отвечал Лычкину. Он постоял, послушал, снова повесил трубку и снова начал накручивать ручку, проворно взмахивая локтем.

— Ефимовская! Алё! Да ты что сдохла, что ли, там?!

Как ветер, пронесся по избе тихий смешок.

— Ефимовская! Дай-ка мне Ленинград! Ленинград давай, говорю. Что? — Лычкин свободной рукой зажал левое ухо, согнулся у телефона в три погибели и закричал так, что старичок в кошачьей шапке далее выронил свою клюшку. — Какая там еще очередь! У меня аварейный разговор! Аллюр три креста! Что? Три креста, говорю.

Да! Лычкин говорит. Ефим Лычкин. Давай мне Ленинград. Скорую помощь. Чего?

Лычкин растерянно покосился на меня и сказал шопотом:

— Ничего не слышно. Как в воде.

Он снова зажал ухо и опять закричал:

— Скорую помощь! А я почем знаю, какой номер? Ее без номера вызывают! Скажи там — скорую помощь, вот и все! Они знают. Чего? Не повешу я трубку! Я буду ждать. Давай сразу, хуже будет!'

Он зажал трубку левой рукой и, обернувшись через плечо, тихо сказал:

— Напугал до смерти. Сейчас даст Ленинград.

В избе перевели дух, завозились, закашлялись.

— Да ведь Ленинград-то он где? — сказал бородатый и черный, как цыган, мужик. — Где мы, а где Ленинград? Никакая помощь не поможет. — Он взглянул на Степана Андреича и качнул головой. — Человек-то, можно сказать, уж кончается. В Радогощ надо везти. Скорая помощь! — И он ухмыльнулся в бороду, насмешливо посмотрев на Лычкина.

Я подошел к Лычкину и тронул его за плечо.

— Верно, товарищ Лычкин. Скорая помощь, пожалуй, тут ни при чем. Они за триста километров выезжать не будут.

— Будут, — упрямо ответил Лычкин и тряхнул головой. — Как это не будут? Раз скорая — обязаны.