Степан Халтурин

— Вот оно как получается, начали-то во здравие, а теперь отходную поют за упокой. Ведь все эти годы борьбы во имя чего люди на виселицы шли-то? Во имя социализма. А в письме о нем ни слова не промолвлено. Нас революционерами величают, а царю предлагают меры, как революции избегнуть, милости от него ждут. Как же, дождутся милости! Мы, рабочие, еще когда предлагали добиваться свобод всяких, но разве мы их выпрашивали у царя? Вот и выходит, что выдохлись народовольцы, вышли все, а кто остался, тот с либералами да с Лорис-Меликовым теперь заодно быть смогут.

— Как же так, Степан Николаевич, выходит, нет у нас ныне революционеров настоящих, одни либералы поганые остались?

— Неверно! Есть. А ты, а те, кто здесь в комнате и еще десятки тысяч на заводах и фабриках, — вот они настоящие революционеры. Рабочий люд настоящую революцию совершит, а всех царей, чиновников, хозяев в шею прогонит, свою власть на земле устроит. Только бороться за эту власть надобно, а не письма писать. Сейчас и бомбы и револьверы хороши будут, раз слова не доходят. Я вон раньше против террора был, а теперь за него, иначе народ нам не поверит, скажет — испугались, прощения да подаяния выпрашиваете.

— Слова, Степан Николаевич, тоже нужны, если они правильные. К слову рабочий, ой, как прислушивается. — Добров обвел взглядом притихшее собрание. Рабочие одобрительно кивали головами. Было что-то в словах Халтурина такое, с чем они не могли согласиться до конца, хотя, так же как и он, считали, что нужно бороться, а не выпрашивать подачки у царя. Но как бороться? На этот вопрос рабочие могли бы ответить очень туманно, хотя чувствовали, что террор не тот метод, которым нужно действовать.

Крепко задумавшись, покидали кружковцы домик Доброва. Халтурин остался у него на ночь. Добров сообщил Степану о том, что оставшиеся на свободе члены комитета перебрались в Москву и ищут Халтурина. Вчера к Доброву заходил московский народоволец Теллалов и просил разыскать Степана. Теллалов должен был вновь зайти к Доброву на следующий день, чтобы встретиться у него с Халтуриным.

Местопребывание Исполнительного комитета было перенесено из Петербурга в Москву не из каких-либо «высших» соображений, а просто в силу печальной необходимости. Петербург стал ловушкой для тех членов комитета, которые еще не попали в лапы полиции. Они не могли показаться на улицах города, кто-то, кто знал каждого из них в лицо, выдавал их полиции. Конечно, этот переезд нанес существенный ущерб делам народовольческой партии. Петербург — центр государственной жизни страны, ее интеллект, средоточие литературных сил, сплоченного ядра пролетариев, студенческий улей. В нем жила непрерывная революционная традиция, начиная с декабристов. В Москве этой традиции не было, не было здесь и передовых рабочих, мало учащейся молодежи. С перемещением Исполнительного комитета в Москву Петербург в революционном смысле низводился на степень провинции: отныне там должна была существовать только местная группа, а Москва превращалась в революционную столицу, но без тех духовных и материальных ресурсов, которыми обладал Петербург.

Не тот стал и Исполнительный комитет. Из 28 человек, бывших основоположников партии «Народной воли», на свободе осталось лишь 8. Уже недоставало ни умов, ни рук, ни главенствующих инициаторов, ни искусных исполнителей. Именно об этом с грустью поведал Халтурину Теллалов, встретившись с ним у Доброва. Нерадостна была эта встреча. Хотя Халтурин и Теллалов впервые познакомились, но слишком хорошо знали друг о друге, чтобы таиться. Их сближало общее дело, они оба много трудились среди рабочих и в то же время были тесно связаны с народовольцами.

Теллалов, опустив голову на грудь, перечислял имена дорогих товарищей, которых уже не суждено будет встретить.

— Да, Степан Николаевич, нет уже Квятковского, этого пламенного человека, так умевшего привлекать людей к делу; нет Зунделевича — незаменимого добытчика нашей техники, уехал за границу и Морозов — первый глашатай народовольчества, в застенках Александр Михайлов, «недреманное око», «хозяин» нашей организации, арестован чудесный, неповторимый по своей скромности, наш «ангел хранитель» Клеточников, ждут суда и виселицы Желябов, Перовская, Кибальчич, Фроленко, Исаев, Суханов. Э!.. да что говорить! Какие люди! Ведь они совершали деяния, на которых «останавливался зрачок мира». Теперь мы не больше, чем группа обессиленных, обескровленных людей, и пройдет много времени, прежде чем опять накопятся силы, подберутся кадры. На нашу долю осталась пропагандистская и организаторская работа.

— Не согласен с вами, Петр Абрамович, время терять ныне никак нельзя, невозможно напряжению дать ослабнуть — тогда конец, от нас отвернутся. Уж раз взялись за бомбы, то взрывать их надобно, и чем чаще, тем лучше. Я террористом стал в свое время поневоле, ныне остатки дней своих буду им по убеждению.

— Не будем спорить, Степан Николаевич. Мне велено передать вам, что вас избрали членом Исполнительного комитета.