Степан Кольчугин. Книга первая

Сам не зная почему, Степан перевел глаза с бледной, поросшей редкими, тщательно подстриженными волосами шеи директора на лом, прислоненный к печи, а затем снова поглядел на директорскую шею. Директор, видно, почувствовал этот взгляд, оглянулся и мгновение устало смотрел прямо Степану в глаза.

Воловик рассказал о сделанных мероприятиях, потом сказал, что результатов пока нет, горячась начал объяснять, что здесь явно видна небрежность определенных людей. Но директор перебил его:

— Лабораторию вы уже запрашивали? Каковы анализы кокса и руды за вчерашний день?

— Нет, сознаюсь, — сказал Воловик.

Директор покачал головой, задал несколько вопросов Фищенко, потом Абраму Ксенофонтовичу.

— Мы все ждем вашего авторитетного слова, — сказал Воловик и наклонил немного голову.

Директор посмотрел на стоявших перед ним инженеров и мастеров, потом на печь, приподнял шляпу, провел рукой по лбу и улыбнулся.

— «И на челе его высоком не отразилось ничего», — сказал он и, указав на Мьяту, проговорил: — Ты со скольким козлами справился на своем веку?

Мьята закашлялся и, подавшись вперед, стал деловито считать:

— На Енакиевском у меня два их было, потом на Мариупольском…

— Вот с него и надо спрашивать, — сказал директор.

«Истинно мудрец старик», — хотел сказать Абрам Ксенофонтович, но, поглядев на Воловика, сообразил, что лучше помолчать.

А Воловик, с завистью глядя на директора, думал: «С какой легкостью, с какой простотой: «На челе… не отразилось ничего». Ах ты! Какая власть! Ведь так перед десятком людей сказать! Я бы себе язык откусил, но не решился».

Директор выслушал Мьяту и кивнул головой.

— Вполне разумно, и непременно от лаборатории все данные получите. — Потом он обратился к Воловику: — В среду задуете вторую печь?

— Обязательно, — ответил Воловик.

И они пошли смотреть, как производится укладка дров для задувки отремонтированной печи.

— Видал? — спросил Мишка Пахарь у Степана.

— Все за руку здоровается, а глаза — как у щура, — сказал Степан.

— Под польку стрижка у него, — сказал Затейщиков, — как у меня. — И все невольно рассмеялись.

А Мьята, полный торжества, принялся лечить больную.

— Инженеры, лаборанты, — остервенело говорил он, — одно звание, а чуть до дела — ни черта… Директор — этот понимает, кого спрашивать надо.

Они недаром поработали: к вечеру печь дала жидкий, хороший шлак. Когда же пробили чугунную летку и пошел хороший, здоровый чугун, рабочих охватила радость. Все. несмотря на усталость, зашумели, затопали сапогами. Это была победа людских усилий над огненной печью. Потные лица рабочих в свете жидкого металла казались темно-красными, гул голосов покрывался тяжелым ревом дутья потом к нему примешался оглушающий гудок на ночную смену. Степан глядел на старика горнового. Он стоял немного поодаль, ярко залитый светом, идущим от белого ручья металла; за его спиной высилась громада печи, увенчанной облаком дыма. Казалось, что ревущий гудок приветствовал старика, и он стоял, держа в руке стальной лом, как жезл власти, задумчивый, с лицом немного печальным и спокойным. Сердце Степана дрогнуло от гордости. Этот старик был точно воплощением огромной и доброй силы. Химик как-то показал Степану портрет старика в смешной высокой шляпе, в женских чулках, с нелепым белым воротником, подпиравшим скулы. Степан, внимательно рассматривая рисунок, недоверчиво вздохнул. И сейчас, глядя на Мьяту, он подумал: «Вот этот Галилей таким, наверно, и был…»

XIII

Вдруг внезапный взволнованный крик прервал мысли Степана.

— Братцы, человек в газу задохнулся, — кричал снизу рабочий, размахивая руками, — в газопроводе! Давай сюда! — Он приседал, притоптывал от страшного нетерпения.

Полтора десятка человек, толкаясь, бросились вниз и, гулко стуча сапогами, побежали вслед за рабочим, указывавшим дорогу.

Труба газопровода остановленной на ремонт домны шла над самой землей. Ее диаметр был настолько велик, что человек, лишь слегка пригнув голову, мог пройти по ней. Рабочие побаивались этой железной кишки, по которой из домны выходил ядовитый и взрывчатый газ. Чистка газопровода считалась самой неприятной работой. Часто при чистке происходили несчастные случаи: люди чумели от газа, теряли сознание. В некоторых местах труба была негерметична, газ незаметно просачивался из нее, и людям, работавшим недалеко от таких мест, вдруг становилось плохо: тошнота подкатывала к горлу, начинали дрожать ноги, и сердце билось, чуя невидимого для глаз врага. За несколько дней до поступления Степана на завод двое каталей, отработав упряжку, легли отдыхать под трубой. Так их утром и нашли: полупустая водочная бутылка стояла между ними, на листе бумаги лежал соленый огурец, большой кусок сала и полхлеба. Они, видимо, поужинали и легли спать, оставив себе на завтрак часть припасов, а ночью газ убил их… Рабочие, вспоминая этот случай, грустно шутили: «Вот, оставили на утро, а утра для них не было», — и философствовали на вечную тему: «Был человек — и нет человека».

— Вот он, люк! — крикнул рабочий, позвавший на помощь.