Степан Кольчугин. Книга вторая

Порукин перекрестился, потер ладони. Он поднял лопатой большой мокрый ком земли и отбросил в сторону. Земля ударилась о землю. Порукин постоял с поднятой лопатой, прислушиваясь, словно ожидая, не зашумит ли в могиле. Все переждали мгновение. Дождь едва слышно шумел.

— Сенко, начали, что ж! — сказал Порукин.

— А я? — спросил Сергей.

— Что ты? — сказал Порукин. — Разве тебе можно? Ты постой так.

Этот спокойный мужик восхищал Сергея. Работа составляла для него не только привычку, — она была смыслом жизни. Ночью он крепил колючую проволоку перед первой линией окопов, забивал колья, рыл рвы, укладывал дерн, днем он прокапывал канавки, отводил в низкое место воду из окопов, устраивал земляные полки-ступени, выкапывал сухие пещерки, куда можно прятать портящиеся от дождя вещи. С винтовкой он обращался также бережно, как умелый рабочий с тонким, дорогим инструментом. И когда снаряд разрушал то, что было построено, Порукин негодовал. Он всегда с огромным любопытством расспрашивал солдат: «А у вас как косят? А плуга как ваши? А кедр в Сибири как пилится — плохо, верно, вроде ольхи нашей? А что земля — тяжелая, крымская?» Больше всего ему нравились рассказы Пахаря о доменных печах. «Вот бы где поработать», — мечтательно говорил он. Вообще, когда ему нравилось место, где проходил полк, он говорил: «Вот бы здесь поработать». И он свободно, легко одаривал всех вокруг своей работой. Ему ничего не значило для незнакомого человека сделать любую тяжелую работу. «Ладно, чего там, давай я», — и он охотно, добродушно брался выполнять чужую обязанность.

И сейчас он оттеснил Сергея, не представляя себе, зачем вольноопределяющемуся, запыхавшись, выбиваться из сил, когда он, Порукин, сделает все за него.

— А где она? — спросил Сергей у писаря.

— В штабе. Уговорили ее офицеры подождать.

— Плачет все? — спросил Порукин.

— Нет, молчит. Ее спросят, а она: «А, что?» — как сонная.

— Мать, конечно, — объяснил Порукин, — это ж сколько ехала, до позиции добиралась; шуточное ли дело, билет один рублев восемнадцать стоит. Все ради мертвого трупа. Сын, известно.

— А ты его знал? — спросил Сергей у писаря.

— Видел, конечно, вот как всех вас приходится. Видный, ничего.

— Это не он ли в шахматы с капитаном играл?

— Не знаю, не слыхал.

— Зэмля дюжэ тяжэла, — сказал Сенко, — ий-бо, я устал. — И он вытер лоб.

— А ты покури, — сказал Порукин. — Чего там торопиться, мертвый же человек.

Сенко отошел в сторону, достал из кармана кисет.

Порукин шатнул крест влево, вправо и, выдернув его, аккуратно отложил в сторону.

— А чим цэ його? — спросил Сенко.

— Почем я знаю? — ответил писарь. — Убило — и все; за этим канцелярии нет, чтобы записывать, куда, да чем, да долго ли мучился.

Порукин стоял уж по колено в яме.

— Народу много здесь положили, — сказал он, указывая на кресты. — А земля никуда, глина да песок, картофельная земля.

Несколько солдат, проходившие дорогой, остановились.

— Гроб цельный, белого металла, прибыл, — объяснил писарь. — Везти далеко, в Пензенскую губернию, там ихнее имение, и церковь семейная, и кладбище, и дед, и бабка, и вся родня, словом.

— В своем, значит, имении, — сказал кто-то.

— Забота помещикам, — сказал Порукин. — То ли дело нам: кругом своя земля. За мной небось баба не приедет.

— Да, простору много, — сказал охрипший солдат и обвел рукой вокруг, — тут всю Россию уложить можно,

— Ну, Россию не уложишь.

Писарь приблизился к Сергею и сказал шепотом, чтобы не слышали солдаты:

— Приехала с ней провожатая — прислуга, должно быть; здоровая баба... Так Солнцев всю ночь с ней, — мне-то слышно, рядом ведь я с офицерской; а там ротный пришел, пьяный, — и сразу к ней. А она ни в какую: по желаю — и все. До утра у них была комедия, прямо ужас,

* * *

— Гляди, идет! — испуганно сказал кто-то.

Все оглянулись, а Порукин торопливо, надвинув фуражку, начал выбрасывать из ямы землю, точно работник, завидевший хозяина. Вдоль пустой деревенской улицы, медленно щупая носком землю, шла полная женщина и шубке и в высокой шапочке из серого каракуля.

«Шляпа как у мамы», — подумал Сергей и тряхнул головой. Тяжелые мысли ни на минуту не оставляли его. Может быть, от них и болела так невыносимо голова. Поглядев на эту хорошо одетую женщину, он вдруг почувствовал прилив тоски — ему захотелось в Киев, к Олесе, увидеть мать... Скоро и он ляжет убитым, и мать в такой серой шапочке приедет искать его тело вот в такой же полуразрытой яме.

Сергей пошел навстречу женщине, споткнулся, от смущения ускорил шаги, побежал. Она, видимо, испугалась, быстро подняла вуаль с лица,

— Разрешите, я помогу, вам трудно здесь ходить, — задыхаясь, сказал Сергей.

Она оперлась на его руку, и ему было приятно прикосновение ее шубы, мягкой замшевой перчатки; он вдыхал запах, шедший от нее, — как не походил он на окопный солдатский дух. Это была женщина лет пятидесяти, холеная, упитанная, с белым неподвижным лицом. Голос у нее был глухой, негромкий, сонно произносящий слова.

— Вы не знали моего сына? — спросила она.

— Нет, я ведь из пополнения.

— Уже раскопали? — спросила она.