Степан Разин (Книга 1)

– Ну, сказывай, что за хабар? – спросил он, снова усевшись к столу. – Да ты пей! Своих виноградов вино. По армянской науке давлено. Дух-то каков! Не вино – цветок! Одним духом пьян будешь. Пей! – угощал Сукнин, сам поднося к носу серебряную чарку и вдыхая запах вина.

Левка быстро выпил и вытер ладонью черную бородку.

– Хабар, Федор Власыч, с Волги, из-под Камышина, вышел, – сказал Левка. Он выразительно сжал губы и подмигнул.

– Ну-ну!.. – с любопытством поощрил Сукнин, со вкусом и щедро намазывая себе икру.

– Вот те и ну! Опосле пасхи с две тысячи вышла ватага с Дона – и конны, и пеши, и на челнах...

– Ва-ажно! – живо одобрил Сукнин, отложив закуску. – А кто в атаманах?

– Степан Тимофеев Разин, донской, верховых станиц, – сказал Левка.

Федор Сукнин и Левка несколько лет назад сами сидели в Качалинском «воровском» городке на Волге, грабили караваны и едва упаслись от царской облавы, поверставшись в «городовые казаки» [Городовые казаки – особый род царских охранных войск в пограничных городах] в Яицком городке. Тут было им скучно. Они завелись домами и жили в довольстве, но донская казацкая воля манила их. Настоящая жизнь для обоих была там – на Волге и на Дону.

Сукнин оживился. Медленно потягивая вино, он с загоревшимся взглядом слушал рассказ гостя.

– Сказывали ногайцы, что под Царицыном он напал на весенние караваны... Не то что пограбил, а весь караван забрал – с товаром, с царской казной, с порохом, со свинцом, с пищальми... Ссылочных освободил, начальных людей порубил к сатане, а прочих с собою сманил... – рассказывал Левка.

– Черт-те что! – в возбужденье вскочив из-за стола, воскликнул Сукнин. – И свинец и порох? Куды ж им теперь деваться?! И царски струги?!

Сукнин подошел к окну, задернул занавеску, с непривычной суетливостью наполнил чарки вином, сел и вскочил опять...

– И свинец, и порох, и пушки! – сказал Левка.

– Черт-те что! – повторил Сукнин.

– Голову стрелецкого порубили ко всем чертям – да и в Волгу. Купцов и приказчиков перевешали...

– Ну и ну! Такого еще не бывало, – разгорячился Сукнин. – Ведь экое дело!.. Куды же он нынче делся?

– Покуда они пошли на низовья. Нынче у них струги с пушечным боем. Я мыслю, ударятся в море, к Дербени...

– Вот воеводам забот! – засмеялся Сукнин. – А слышь, Левка, что, кабы тебе пробраться туда, к атаману?

– А что?

– Отписку бы снес. Царски струги пограбил – не шутка! Стрельцов на него соберут да всех и побьют. В бурдюгах не отсидишься, зимой все одно настигнут... А в каменном городе сесть в двух тысячах – то уже сила! Мы в Гурьев Яицкий городок отворили бы им ворота. Тут зимовать, а весной – вместе в море!..

– А наши стрельцы?! – опасливо сказал Левка, достав кишень и набивая табачную трубку.

– А что стрельцы? И у них не маслена жизнь: завидуют нам, казакам...

– Стрелец – не казак! Завидуют – точно, а в воровстве стоять не схотят обжились! С ногайцами тоже торгуют, промыслы держат...

– Кто промыслы держит, те противиться станут, а молодые голодны, как псы. Им кус покажи – и пойдут за тобой на край света... Волжские, ведь сам говоришь, пошли. Да пей ты, Левка!..

– С виноградного голова болит, Федор Власыч. Каб хлебной! – заметил Левка, пыхая трубкой.

– Вот чудак, ты бы сразу сказал – добра-то!..

Есаул вышел из горницы и возвратился с сулейкой.

– Давай пей! – налив чарку водки, сказал он. – А я к виноградным привык. И сладко и пьяно. Сладость люблю.

Левка выпил с наслаждением, крутя головой, сморщился, закусил.

– Сладость в бабе нужна, а в вине то и сладко, что горько! – сказал он. – Ну что ж, Федор Власыч, мне ведомы степи. Пиши. Отвезу...

– А куды ж ты поедешь? Они не на месте стоят.

– Кочевые в степи-то укажут!..

Сукнин откинулся к стенке спиной.

– Да-а!.. Зате-ея!.. – задумчиво протянул он и тоже вытащил из кармана трубку.

Левка кинул на стол свой кишень, предлагая табак. Табачные крошки рассыпались возле хлеба на скатерть.

– Тю, ты! Голову мне сымаешь! – воскликнул Сукнин. – Хозяйка меня за такое со свету сживет...

Он осторожно собрал со стола табак, потом уже набил свою трубку. Левка выкрошил огонь из своей – на раскурку. Оба сидели молча, курили в задумчивом размышлении, не прикасаясь к вину.

– Да слышь, Левка, не в степи надо. Сети возьми, на челнок – да в море. Струги-то не посуху ходят!..

Сукнин вдруг сунул трубку вместе с огнем в карман, подошел к окошку, откинув в сторону занавеску, раздвинул густые веточки хмеля и, высунув голову, крикнул на солнечный двор:

– Мишат-ка-ау!..

– Тять-кау! – неожиданно близко откликнулся молодой голосок.

Двенадцатилетний казачонок вбежал в дом, шлепая босыми ногами.

– Ну, жарина нынче – все пятки спек! – бойко воскликнул он от порога. – Здравствуй, Левонтий Иваныч! – Он поклонился Левке.

– Сбегай, сынок, к подьячему Васильку, – сказал Федор, – зови-ка без мешкоты. Мол, тятька заветный кувшин открыл, пробовать шел бы...

– Да чернила, мол, захватил бы с собой, – добавил Левка. – Так, что ли? – спросил он Федора.