Степан Рулев

— Прощайте, Рулев! — произнесла она, усиливаясь сохранить спокойствие и протягивая ему руку.

— До свиданья, Анна Михайловна! — ответил он, но не так уже ясно и спокойно, как прежде.

Тихова крепко и страстно пожала ему руку и ушла. У нее слезы навертывались на глазах. А Рулев опять пошел к Вальтеру; но ему стало тяжело и грустно. Точно будто от горячо любимых людей отрывался он в дальнее плавание по морю, где впереди угрожают ему бури, ураганы, подводные мели и битвы. Бури и битвы были бы, впрочем, приятны Рулеву, потому что за ними была близка и цель, к которой он шел; но долго еще придется ему испытывать однообразное плавание, изведывание и ожидание.

«Трудно вырваться из жизни, как бы она ни была пошла, — думал он:- трудно создать свою — с иными радостями и наслаждениями, более нормальными. Почему это? Потому, конечно, что окружающая безмятежная жизнь имеет свою втягивающую, заманчивую силу, против которой бороться не легко. Вынесу ли я эту борьбу? не увлекусь ли где-нибудь нежным, сладкогласным, располагающим к неге пением?.. Вздор», — порешил Рулев и насмешливо улыбнулся.

Он пришел к Вальтеру довольно спокоен и решителен.

— Помните ли вы наш разговор в поле, когда мы змей пускали? — спросил он, плотно затворив дверь и усаживаясь на диван.

— Помню, — сказал Вальтер, остановившись посредине комнаты.

— Я сказал тогда, что «силы есть у нас», — продолжал Рулев, поглаживая бороду и пристально смотря на Вальтера. — Теперь я хочу пояснить это, — прибавил он твердо.

XVII

Воротившись домой, Тихова долго ходила, а потом села за фортепьяно и заиграла что-то грустное, точно прощальное. Из соседней комнаты вышла Плакса в новом простеньком платье, с шалью на голове.

— В церковь? — спросила чуть слышно Тихова.

— Ко всенощной, — ответила Плакса, облокачиваясь на фортепьяно.

Тихова опять заиграла. Плакса несколько минут слушала ее; она хотела было поговорить с ней, но, заметив, что она не расположена говорить, Плакса вздохнула и тихонько ушла.

Горячо молилась она в угрюмой древней церкви, стоя на коленях в углу. Молилась она больше о Рулеве. Неотразимо стояла перед нею его спокойная высокая фигура, с честным и добрым лицом, с светлыми умными глазами. Плаксе теперь хорошо жилось. Работала она, пока не уставала, училась, наслаждалась музыкой Тиховой, слушала ее рассказы о других странах, а прежняя нужда и непосильная работа были забыты. За все это она была бесконечно благодарна Рулеву, и свою затаенную признательность к этому человеку она выражала теперь, как умела, в своей простодушной молитве.

А Тихова в это время задумчиво сидела над фортепьяном. Думалось ей теперь: неужели нет другого исхода для ее любви к Рулеву? Она была молода, он тоже; она любила его; неужели же непременно следовало из этого — связать ее жизнь с его жизнью? Да и могла ли бы она быть его сотрудницей в его работе; хватило ли бы у ней сил для такой суровой жизни, которую ведет Рулев? И силилась она убедить себя в невозможности и бесполезности этой любви, хотя все мысли и чувства ее попрежнему были на стороне Рулева.

Пришел Вальтер. Он смотрей теперь как-то особенно весело и браво. Тихова пожала ему руку и старалась улыбнуться. Они долго ходили по комнате и говорили. Вальтер передал ей планы Рулева. Тиховой опять стало невыносимо тяжело.

— Он уезжает, — прибавил Вальтер.

— Надолго?..

— Не знаю; да и сам Рулев не знает…

— Ах, Рулев, Рулев! — с глубоким вздохом повторила Тихова и затем крепче сжала руку Вальтера, прислонилась к его плечу и тихо зарыдала.

XVIII

На другой день вечером Рулев сидел за работой — писал письма. Вошел старший брат его и, не снимая фуражки, подошел к столу. Рулев посмотрел на него и, не сказав ни слова, продолжал писать.

— Отец умирает, — отрывисто произнес Андрей Никитич.

Рулев нахмурил брови.

— Ну, — сказал он резко, смотря брату в лицо.

— Пойдешь ты к нему?

— А он велел звать меня?

— Зовет, проститься хочет.

Рулев начал ходить по комнате.

— Что же? — спросил тот.

— Да что, — саркастически заговорил Рулев младший. — В подобных случаях обыкновенно водится просить обоюдно прощения… А на мой взгляд — пока жили мы, так и делали по своему разуменью дело; а пришел конец, так и толковать нечего, потому — делу всякому конец.

— Умирает он, брат…

Рулев пристально посмотрел на него.

— Ты, кажется, хочешь сказать этими словами, что — ты же, мол, милый братец, и убил его? а?..

— Да, — сказал Андрей Никитич, и лицо его побледнело.

— Для тебя собственно, — продолжал он, становясь лицом к лицу с братом, — я могу сказать, что когда я говорил с отцом в последний раз, так делал честное дело и повторить его не откажусь никогда — понял? — сказал он отрывисто…

— Прощай! — сказал Рулев старший, надевая фуражку.

— Прощай! — отвечал младший брат и сел за работу.

Через несколько минут он встал и лег на кровать. Лежал он и час и другой.