Степан Сергеич

Труфанов чуть-чуть повел головой влево, к регулировке, и сразу кто-то догадался, закрыл дверь. Стало тихо. Круглов облил стол водою, долбя по нему графином.

— Хотелось бы задать несколько вопросов Игорю Борисовичу, — начал Круглов. — О каких схемах и чертежах говорите вы?

Молочков нахмурился, осуждая неуместную прыть выборного лица.

Беспомощно глянул на директора, но тот посматривал дремотно в угол.

— Важно ли это, какие именно чертежи? — примирительно ответил Молочков. — Есть факт, отрицать его невозможно.

— Ну, а все же? — весело допытывался Круглов и непочтительно подмигивал цеху: минуточку, мол, ребята, я из него сейчас сделаю котлету…

— Ну, если вы так настаиваете, пожалуйста: чертежи и схемы ИМА.

— Знаем. ИМА делали в прошлом году, чертежи не могли пропасть в апреле, потому что их искали еще в феврале.

Молочков чувствовал себя вдвойне неловко: он сидел, а предцехкома нависал над ним по-прокурорски, от его вопросов не увильнуть.

— Я не понимаю, зачем вам эти подробности…

Истину выяснили скоро. Из регулировки вышел Сорин и рассказал, как командированный из Ленинграда инженер прятал при нем чертежи за пазуху и еще грозился: наведите порядок в светокопировке, тогда и красть не будем.

Молочков, запутавшись, обвинил Сорина во лжи. Это была ошибка: цех верил в честность Сорина. Рабочие, возмущенно гудя, вставали из-за столов, шли к выходу. Одним словом мог вернуть их Труфанов. Но он молчал, по-прежнему сидел полусонным и отрешенным.

— У вас не цех, Игумнов, а черт знает что! — крикнул Молочков.

Виталий улыбнулся и кротко сказал, что впредь Молочкову следует приглашать на профсоюзные собрания милицию.

— Вы понимаете, что говорите?! — ужаснулся Молочков.

«Так тебе, — злорадствовал Труфанов. — так тебе и надо, олуху и тупице. Надо ж догадаться — приплести шпионаж! Времена не те, товарищ Молочков, с народом надо говорить иначе».

— Так что будем писать в протокол? — не спросил, а возмутился Круглов.

В регулировке уже надсаживался Петров.

— Пиши, — кричал он, — пиши: обнаружена шпионская организация, возглавляемая неизвестным лицом из Ленинграда. Особые приметы: шрам на левой ягодице…

Регулировщики хохотали…

— Некрасиво, — сказал директор и глянул на Молочкова так, что у того пропало желание возражать. — На бюро разберемся.

Сам он решил по возможности это дело не раздувать. От разбора на парткоме Молочков не поумнеет, как был дураком — так и останется.

— А как вы расцениваете собрание? — Директор повернулся к Шелагину.

— На мой взгляд, — неуверенно ответил Шелагин, — товарищ Молочков попал в заблуждение по собственной вине. Я всегда готов поддержать линию парткома, но надо же мне объяснить, что от меня требуется. А то сказал только, что следует выступить о бдительности, а о чертежах и схеме ни слова…

— Так вот оно что… — Труфанов уже принял решение: — Товарищ Шелагин, с завтрашнего дня приступайте к новой работе. Будете диспетчером этого цеха.

Приказ появился не скоро, потому что Игумнов убеждал, спорил, доказывал, кричал, что Шелагин не знает производства, вообще не знает гражданской жизни, неуживчив и излишне резок. Убеждая и доказывая, Игумнов сорвался, пустил оборотик из своего репертуара, уже, впрочем, известного директору.

— Я не обижен, — сказал, выслушав извинение, директор. — Я же знал, кого беру на работу. Все же надо уметь управлять своими эмоциями. Мне это часто удается. Туровцева, в ОТК, каждый день видите… Год назад пришел он на завод, я обходил как-то цеха, слышу — незнакомый парень ругает за что-то монтажника. Усомнился я в законности ругани, поправочку сделал, а Туровцев и послал меня подальше, ясно, куда посылают под горячую руку… Хотел его тут же выгнать, у него испытательный срок еще не кончился, а потом решил оставить, на народ оглянулся, учел, что может народ обо мне подумать, и правильно сделал, что оставил, я ему, народу, стал ближе, понятнее, что ли… С народом, — Труфанов прервал воспоминания, заговорил назидательно, — с народом, Игумнов, надо уметь жить.

Так и стал диспетчером Степан Сергеич. Назначение в цех он связывал с тем, что поддержал на провалившемся собрании линию парткома, и Кате говорил так:

— Партия совершенно правильно поступает, выдвигая на ответственные посты преданных ей людей.

Игумнов же собрал мастеров на закрытое совещание, сказал, что нельзя посвящать Шелагина в секреты выполнения плана. Работать теперь надо с оглядкой. Мастера вздыхали: черт принес этого Шелагина, провались он пропадом… Предупредили главбуха и главного диспетчера. Те проявили понимание тяжести проблемы, обещали содействие.