Степени (СИ)

Хиро Накамура, маленький поборник мира и чести, занесённый поисками убийцы своего отца в далёкие семидесятые, спрятавшись в одном из закутков совсем недавно созданной компании, собственными глазами наблюдал за тем, как развивались события, повлёкшие за собой столько последствий.

Он видел, как уводили по коридору человека, безумного в своём поражении, никак не желающего смиряться с тем, что его остановили и не дали распространить вирус, а теперь собираются запереть – и это единственное, что они могли с ним сделать, ведь он был бессмертным.

Это искажённое злобой и одержимостью лицо, крючками впившиеся в собственные ладони пальцы, резкие срывающиеся выкрики…

Это было ужасно.

Это был убийца отца.

Это был Адам Монро, и, наверное, единственный человек в мире, к которому помимо привычной к злодеям жалости Хиро испытывал чувство, наиболее близкое к ненависти.

Он видел горечь и разочарование, текущие по щекам Виктории, совсем ещё молодой и ещё недавно верящей в людей, с которыми работала, с которыми вместе поднимала компанию, собирающуюся созидать на благо мира. Отказ остальных основателей прекращать исследования и уничтожать вирус после чудом остановленной катастрофы стал для миссис Пратт последней каплей, и ни арест Адама, ни уговоры Кайко Накамуры не смогли остановить обрушения её веры.

Это был её последний день в этих стенах.

Это был день её увольнения. Она отказалась участвовать в дальнейшем развитии компании.

О чём Хиро не узнал, так это о том, что она не просто уволилась, а оставила всю свою прошлую жизнь, уехав в неизвестном направлении и известив о месте своего пребывания лишь пару человек, кому ещё хоть как-то могла доверять.

Для всех остальных она предпочла исчезнуть.

* *

Вопреки предположениям Нейтана, последним чувством, которое мог бы сейчас испытывать Мэтт Паркман, было удовлетворение.

Сказать по правде, он был взбешён.

Отчасти это было из-за того, что миссис Петрелли привычно вытягивала из него последние нервы, отчасти – из-за себя самого, из-за нарушенного обещания Нейтану не допрашивать больше его мать, тем более без его присутствия.

Самооправдания – что Петрелли сам виноват, раз неожиданно решил забрать мать из участка именно сегодня – помогали слабо.

Но он ведь видел, видел, что она что-то знает! Что-то важное! То, что поможет раскрыть это чёртово запутанное родительское дело!

Что сталось с той смиренной и сочувствующей пожилой леди из палаты – он не понимал. Миссис Петрелли как-то слишком внезапно меняла личины.

Его надежды, вспыхнувшие тогда в больнице, на маломальскую лояльность с её стороны таяли, как кусок масла на раскалённой сковороде. Задорно и со шкворчанием. С тех пор, как она вновь вернулась в полицию, она насмехалась над ним каждый миг, что они находились рядом.

Он пытался поговорить с ней по-хорошему.

Он взмок и дошёл до белого каления, а она даже ни разу не повела бровью. Смотрела, как из засады, и даже не всегда снисходила до ответа, считая достаточным просто поджать или скривить губы, в зависимости от того, что хотела выразить: презрительное возражение или презрительную усмешку. А если и отвечала, то только для того, чтобы не упустить возможность порадовать себя очередной шпилькой в его сторону.

Наверное, это и вправду было смешно, гневный неуклюжий вспотевший увалень, бессильный рядом с хрупкой беззащитной вдовой.

Она словно проверяла его добросердечность, провоцируя на то, чего он так старался избежать.

Мэтт долго держался.

Но Петрелли должен был подъехать уже через полчаса.

Внутренне собравшись, памятуя о прошлом её ментальном противостоянии, он подавил в себе несвоевременную вспышку милосердия и в который раз за сегодня зашёл в допросную, искренне надеясь, что миссис Петрелли одумается, и ему не придётся идти дальше, чем до сих пор позволяла совесть.

Миссис Петрелли не одумалась.

Он ещё не успел зайти, а она уже, кажется, знала обо всех его злонамерениях. Он ещё раздумывал, читать ли её мысли или нет, а она уже подстёгивала его, приторно оживлённым тоном сообщая вслух, что в этом он и в подмётки не годится своему отцу.

Слишком оживлённым.

Мэтт успел узнать её за эти дни. Не слишком, но всё же. Там, за вызовом и надменностью в глазах, за насмешкой и заигрыванием в голосе, за свежими царапинами на лице, скрывался страх. Дикий, неподконтрольный даже такому стоику, как госпожа Петрелли, и Мэтт подозревал, что по сравнению с ним отступал даже страх смерти.

Часы тикали.

Петрелли был где-то на пути к участку.

Паркман, даже не дёрнувшись на последний выпад миссис Петрелли, завис над ней гороподобной тенью.

- А вы были рядом, когда он начал не только читать мысли? – ровным голосом спросил он, со смешанным чувством злорадства и стыда наблюдая за тем, как меняется её лицо, как сходит с него хладнокровие, а в глаза пробирается ужас, – когда приём стал передачей, и он стал навязывать мысли?

- Не надо, – её голос дрогнул, раздрабливая последние крохи достоинства. Проклятье, он не посмеет!

Ответный взгляд следователя красноречиво говорил том, что посмеет…