Степка

Песня не понравилась - не оценили чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их...

- Блатная! - с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, который считал, что в тюрьме - сплошное жулье.- Тихо вы!

- Чо же, сынок, баб-то много сидит? - спросила мать с другого конца стола.

- Хватает.

И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там несладко.

- И вить дети небось пооставались.

- Детей - в приюты...

- А я бы баб не сажал! - сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок.- Я бы им подолы на голову - и ремнем!

- Не поможет,- заспорил с ним Ермолай.- Если ты ее выпорол - так? - она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне со зла немую девку принесла.

Кто-то поднял песню. Свою. Родную,

Оте-ец мой был природный пахарь,

А я работал вместе с им...

Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.

...Три дня, три ноченьки старался

Сестру из плена выруча-ал...

Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.

Злодей пустил злодейку пулю,

Уби-ил красавицу сестру-у.

Взошел я на гору крутую,

Село-о родное посмотреть:

Гори-ит, горит село родное,

Гори-ит вся родина-а моя-а!..

Степан крепко припечатал кулак в столешницу.

- Ты меня не любишь, не жалеешь! - сказал он громко.- Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.

У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь - кто-то предусмотрительный смотался за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезали из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в половицу.

Бабы образовали круг и пошли и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась - она была счастлива.

- Верка! Ве-ерк! - кричал изрядно подпивший мужичок.- Ты уж тогда спой, ты спой, чо же так ходить-то! - Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке - просто закатывался.

Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:

- Кэ-эк она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"

Пожилая баба покачала головой:

- К добру?

- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.

- Упредила.

- Упредила, упредила, А я ишо подумай вечером-то: "К какому добру,- думаю,- мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается - и он вот он, на пороге,

- Господи, господи,- прошептала пожилая баба и вытерла концом платка повлажневшие глаза.- Надо же!

Бабы втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думая пошел вколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал: "Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та". И вколачивал и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.

- Давай, Ермил! - кричали Ермолаю,- У тя седня радость большая шевелись!

- Ат-та, оп-па,- приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он и плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго ждал этого дня, без малого пять лет.

В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:

- Давай, тять...

- Давай - батька с сыном! Шевелитесь!

- А Степка-то не изработался - взбрыкивает.

- Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали...

- Там дадут - догонют да еще дадут.

- Ат-та, оп-па!..-приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.

Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям нравилось, смотрели на них с удовольствием,

Так гуляли.

Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, наверно, явиться Степану в сельсовет - оформить всякие там бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.

- Отстань, ну тя! Пляши вон.

Вышли за ворота. Остановились.

- Ты что, сдурел, парень? - спросил участковый, вглядываясь в лицо Степана.

Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:

- Чудно? Ничего... Бывает.

- Тебе же три месяца сидеть осталось!

- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.

Участковый дал ему папиросу, закурил сам.

- Пошли.

- Пошли.

- Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся...

- Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.

- Три месяца не досидеть и сбежать!.. - опять изумился милиционер. - Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?

Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.

- А?

- Чего?

- Зачем ты это сделал-то?

- Сбежал-то? А вот-пройтись разок... Соскучился. Сны замучили.

- Так ведь три месяца осталось! - почти закричал участковый.- А теперь еще пару лет накинут.