Степной король Лир

- Чего от нее ждать? - брякнул вдруг один, до того безмолвный помещик, - кому же не известно, что она мужа своего отравила?

К удивлению моему, никто не почел нужным опровергнуть такое ужасное, наверное, ни на чем не основанное обвинение! Это тем более меня удивило, что, несмотря на приведенные мною бранчивые выражения, уважение к Анне Мартыновне чувствовали все, не исключая неделикатного владельца. Посредник, тот даже в пафос впал.

- Возведи ее на трон, - воскликнул он, - та же Семирамида или Екатерина Вторая! Повиновение крестьян - образцовое... Воспитание детей - образцовое! Голова! Мозги!

Семирамиду и Екатерину в сторону, - но не было сомнения в том, что Анна Мартыновна вела жизнь весьма счастливую. Довольством внутренним и внешним, приятной тишиной душевного и телесного здоровья так и веяло от нее самой, от ее семьи, от всего ее быта. Насколько она заслуживала это счастье... это другой вопрос. Впрочем, подобные вопросы ставятся только в молодости. Все на свете - и хорошее и дурное - дается человеку не по его заслугам, а вследствие каких-то еще неизвестных, но логических законов, на которые я даже указать не берусь, хоть иногда мне кажется, что я смутно чувствую их.

XXXI

Я осведомился у посредника об Евлампии Мартыновне и узнал, что она как ушла из дому, так и пропала без вести - и, "вероятно, теперь уже давно воспарила в горния".

Так выразился наш посредник... но я убежден, что я видел Евлампию, что я встретился с нею. Именно вот как.

Года четыре после моего свидаяия с Анной Мартыновной я поселился на лето в Мурине, небольшой деревушке около Петербурга, хорошо известной дачникам средней руки. Охота около Мурина была в то время недурна - и я ходил с ружьем чуть не каждый день. Был у меня товарищ, некто Викулов, из мещан - очень неглупый и добрый малый, но, как он сам про себя выражался, совершенно "потерянного" поведения. Где только не был этот человек и чем он не был! Ничего-то его удивить не могло, все-то он знал - но любил он только охоту да вино. Вот однажды возвращались мы с ним в Мурино, и пришлось нам миновать одинокий дом, стоящий у перекрестка двух ли дорог и обнесенный высоким и теоным частоколом. Не в первый раз видел я этот дом, и всякий раз он возбуждал мое любопытство: в нем было что-то таинственное, замкнутое, угрюмо-немое, что-то напоминавшее острог или больницу. С дороги только и можно было видеть, что его крутую, темной краской выкрашенную крышу. Во всем заборе находились одни ворота; и те казались наглухо запертыми; никакого звука не слышалось никогда за ними. Со всем тем вы чувствовали, что в этом доме непременно кто-нибудь обитает: он вовсе не являл вид заброшенного жилья. Напротив, все в нем было так прочно, и плотно, и дюже, что хоть осаду выдерживай!

- Что за крепость такая? - опросил я у своего товарища. - Не знаете?

Викулов лукаво прищурился.

- Чудное небось строение? Много с него здешнему исправнику дохода!

- Как так?

- Да так же. О хлыстах-раскольниках - вот что без попов живут - небось слыхали?

- Слыхал.

- Ну вот тут их главная матка обретается.

- Женщина?

- Да, матка; богородица по-ихнему.

- Что вы?!

- Я ж вам говорю. Строгая, говорят, такая... Командирша! Тысячами ворочает! Взял бы я да всех этих богородиц... Да что толковать!

Он позвал своего Пегашку, удивительную собаку, с превосходным чутьем, но без всякого понятия о стойке. Викулов принужден был подвязывать ей заднюю лапу, чтоб она не так неистово бегала.