Степные хищники

Начался обыск. Время от времени к Игнатьеву подталкивали бойцов и командиров, у которых нашли партбилеты и командирские удостоверения. Последним, тринадцатым, привели инструктора из артшколы 1-й армии, высокого, белокурого человека, с рассеченной верхней губой.

— Все.

— К штабу! — скомандовал Чернов.

…Последние дни Сапожков был не в духе. Неудачная попытка взять Уральск окончательно испортила настроение «командарма».

«Трепачи! — возмущался он по адресу Серова и Усова. — Да и Масляков тоже хорош: всё подготовлено, части гарнизона распропагандированы и выйдут навстречу сдаваться. Нечего сказать — распропагандировал!»

Подошел Чернов.

— Привел пленных коммунистов и комсостав.

— Ну, и что же? — Белесые брови «командарма» взметнулись вверх.

— Докладываю.

— Дальше?!

— Какое приказание будет?

— Сам не знаешь?! К ногтю! — свирепея, рявкнул Сапожков. — И нечего ко мне водить! К черту!!!

Обозленный, Чернов вернулся к пленным и хмуро, не поднимая глаз, бросил конвоирам из черной сотни:

— Давайте их вон в тот сарай!

Пронзительно завизжали открываемые ворота, а Чернов невнятно буркнул:

— Раздевайтесь до нательного!

Пленные нерешительно столпились у входа.

— Раздевайтесь, мать-перемать, а то одежду вместе со шкурой спущу!

Непослушными руками, торопясь, не находя пуговиц, пленные начали рвать ворота гимнастерок, снимать шаровары. Щеглов разделся первым, — сапог на нем уже не было, — и первым вошел в сарай. Сзади свистели нагайки, глухо шлепались о спины приклады. Пленные ввалились внутрь, кинулись к дальней стене и там замерли. Щеглова притиснули в самый угол.

— Батька велел всю эту шатию порубать на капусту, — донесся снаружи громкий голос Чернова. — Охотники есть?

— Я желаю. Поскольку они моего папашку в могилу свели, так я не прочь рассчитаться с комиссариками.

Голос показался Щеглову знакомым, но вспоминать что-либо он был не в состоянии.

В сарай вошли человек пятнадцать. Шедший передним оглянулся, обнажил шашку и, словно пробуя, махнул ею. Пленные шарахнулись и еще плотнее прижались в углу. Не тронулся с места лишь военком батареи Игнатьев. В упор, не отводя глаз, он смотрел на палача, и столько в этом взгляде было презрения, что человек с обнаженной шашкой не выдержал, отвернулся и вдруг, дико взвизгнув — И-э-эх! — зажмурился и ударил.

Игнатьев качнулся и начал мягко опускаться. Второй удар, третий. Подпрыгивая, приплясывая, палач крестил вдоль и поперек, нанося шальные удары.

— Брось, Грызлов, хватит! — подойдя сзади, Чернов властно взял бесновавшегося за плечи. — Давайте следующего! — крикнул он стоявшим охранникам.

Оторвать очередного оказалось нелегким делом. В конце концов прикладами отбили от кучи молоденького командира. Когда волокли, он по-мальчишечьи тоненько плакал:

— Я не хочу-у, не хочу-у!

Третьим был высокий артиллерийский инструктор. Малорослому Грызлову рубить его было неудобно. Шашка, не пробив черепа, спустила кожу вместе с ухом на шею. Раздался дикий вопль. Снаружи испуганно заревел привязанный у сарая верблюд.

— А-а-а!! — подхватили крик обреченные.

— А-а-а!! — уже не смолкая, неслось в сарае.

— А-а-а!! — вопил, казалось, самый воздух.

Запах только что пролитой крови вызывал тошноту. Несколько человек из охраны выскочили наружу. А Егор Грызлов, почерневший, облитый потом, с безумным взглядом рубил и рубил…

Щеглов лежал, придавленный другими к доскам сарая. Через щель проходил свежий воздух, а через выпавший из доски сучок был виден сияющий, залитый солнечными лучами, прекрасный мир — деревенская улица, пыльная дорога и копошащиеся в пыли куры — самые обыкновенные, безобидные куры. Говорят, что в предсмертную минуту в сознании человека проносится вся жизнь. Ни одно воспоминание не потревожило Щеглова. Эти страшные мгновения он жил лишь открывавшимся через сучок видением, страстно хотел оказаться по ту сторону доски, там, где наслаждались в пыли куры.

Вдруг он почувствовал, что его никто не давит, никто на нем не лежит. «Значит, сейчас меня…»

Дюжие руки подняли Щеглова и толкнули вперед. По инерции он сделал шаг, второй и, неожиданно узнав Грызлова, разъяренной дикой кошкой прыгнул на него. Не ожидавший подобной встречи Егор замешкался, от удара упал и тут же почувствовал, как щеки коснулись оскаленные мокрые зубы. От ужаса палач заорал. Но… страшный удар по затылку ошеломил Щеглова, мышцы его обмякли, и без сознания он вытянулся на глинобитном полу.

Грызлов же вскочил, зачем-то метнулся в опустевший угол, отпрыгнул, скривился, страшно заскрежетал зубами и, упав на трупы казненных, забился в жесточайшем припадке. Корчи ломали его, на губах пузырилась кровавая пена, в горле хрипело, клокотало…

Тем временем по распоряжению Чернова из трупов погибших связали жуткую гирлянду — голова одного к ногам другого. Затем крайнего привязали к постромкам запряженного верблюда и по пыли, по навозу поволокли на выезд. Последним, тринадцатым тащилось тело Щеглова. В колодец, стоявший на краю хутора, бандиты побросали трупы.

— По коням! Сади-ись! Запевай!