Степные рубежи России

В начале XVIII столетия новые имперские заботы требовали все большего числа переводчиков и толмачей. В 1726 году Лаврентий, митрополит Астраханский и Ставропольский, писал Синоду, что в Астрахани нет компетентных переводчиков на калмыцкий и татарский языки, а есть только неграмотные толмачи[238]. Существенно, что на этот раз вопрос поставили церковные власти: правительство все в большей степени стремилось обращать местное население в православие. Под воздействием нового миссионерского настроя власти впервые начали планомерную работу по повышению количества и качества переводчиков и толмачей. Кроме того, заново была осознана важность переводов для обращения новых подданных империи в христианство[239].

Со временем социальное происхождение переводчиков и толмачей изменилось. На смену бывшим русским пленникам, познакомившимся с местным языком и обществом в условиях рабства, пришли толмачи, сами происходившие из местных обществ. Они были новообращенными христианами, которые свободно жили среди русских и владели русским языком не хуже своего родного. Играли роль и чисто прагматические нужды: чтобы обеспечить более эффективное имперское управление, требовались более аккуратные переводы и более компетентные переводчики, способные выражать мысли на новом имперском языке. Власти научились опираться на детей степной знати, часто получавших образование в школах для переводчиков, основанных в Казани, Астрахани и Оренбурге, а иногда ехавших учиться и в Петербург[240]. В XVIII веке в Коллегии иностранных дел появилось новое поколение переводчиков на восточные языки, хорошо подготовленных и получивших хорошее образование.

* * *

Эта глава продемонстрировала, что отношения России с ее южными и восточными соседями в большой степени основывались на многочисленных ошибках, взаимном непонимании и намеренных искажениях. Все это складывалось в набор ошибочных представлений друг о друге, лишь отражавших структурную несовместимость русского и степного обществ. Каждая сторона воспринимала другую через посредство собственного общественно-политического строя и проецировала на нее свой образ. Таким образом, политику российских властей в регионе следует понимать не просто как набор инструкций из столицы, а как результат попыток России навязать региону и его обитателям понятия и идентичности, с которыми многие были не согласны.

3. Укрощение «дикого поля», 1480–1600-е годы

Москва и Большая Орда: новый взгляд на «стояние на Угре»

За более чем двести лет своего существования Золотая Орда, могущественная конфедерация кочевых и полукочевых племен, господствовавшая на обширной территории от Западной Сибири до Москвы, сумела дать отпор многочисленным посягательствам как со стороны отдельных элементов огромной империи, так и со стороны внешних сил. Но к концу 1470‐х годов начался необратимый упадок. Золотую Орду раскололи враждующие между собой семьи Чингизидов. Соперники располагались на окраинах золотоордынских владений: в волжских городах Казань и Астрахань, в Крыму и в Тюмени (Западная Сибирь). Ядро Золотой Орды уцелело и продолжило свое существование под названием Большая Орда: это был союз кочевых племен, охватывавший степи от Дона до Яика. Ханы Большой Орды считали себя наследниками золотоордынских ханов и стремились восстановить свою власть над другими объединениями, прежде входившими в состав Золотой Орды.

В это самое время, в 1474 году, посол великого князя Московского Ивана III, уезжавший в Крым, получил подробные инструкции с ответами на самые различные вопросы, которые мог задать крымский хан Менгли Гирей. Ожидалось, что Менгли Гирей будет настойчиво требовать помощи Москвы против Ахмеда, хана Большой Орды, и посол должен был ответить, что Москва не может порвать отношения с Ахмедом, потому что «осподаря моего отчина с ним на одном поле, а кочюет подле отчину осподаря моего ежелет [каждый год]»[241]. Когда в следующем году Менгли Гирей вновь предложил союз на тех же условиях, раздраженный русский посол объяснил, что, если великий князь объявит войну Ахмеду, Москве придется иметь дело с двумя врагами на двух фронтах – Казимиром, королем Польши и Литвы, и Ахмедом, ханом Большой Орды[242]. Великий князь по-прежнему боялся бросить вызов хану Ахмеду и был заинтересован лишь в помощи Менгли Гирея против Польши и Литвы.

У Крыма и Москвы было немало общего. Оба государства сражались со своими традиционными врагами, стремясь вернуть себе то, что они потеряли. В случае Москвы речь шла о территориальных потерях, «древней русской земле», находившейся теперь под властью Литвы. Крым боролся за верховенство в бывших землях Золотой Орды и возвращение царева улуса –  людей и скота, которые, по словам Менгли, в свое время принадлежали его отцу, а теперь находились под властью Ахмеда. Двум второстепенным правителям, московскому и крымскому, предстояло заключить союз и быстро выдвинуться на первые роли в политике региона.