Степные рыцари

После долгих раздумий русское правительство решило отказаться от Азова. Отказались потому, что внутреннее и международное положение Русского государства было очень тяжелым и сложным.

В результате неудачной войны с Польшей 1632–1634 гг. были утеряны Смоленск, Чернигов — Северская земля. В любой момент Польша могла снова вторгнуться в глубь Руси. Напряженные отношения были со Швецией, а Англия и Голландия, пользуясь тяжелым положением Русского государства, добивались установления протектората над частью русских земель.

Создавшееся положение требовало правильного решения от русского правительства. Если бы царь Михаил Федорович и его правительство согласились принять от казаков Азов, то это вовлекло бы Россию в большую, ожесточенную войну с Турцией. Польша, Швеция и другие западные государства воспользовались бы этой войной для захвата русских территорий…

Казачья станица жила в Москве, ждала решения царя. Она надеялась, что их казачье дело будет поддержано Великим собором земли русской.

Живя в Москве, Гурьян совсем изныл, истомился от тоски по жене и матери, которых не видел уже более года… Как хотелось ему хоть одним глазком бы на мгновение взглянуть на свою семью. Но что поделаешь? Большие, важные дела задерживают его в Москве. Приходится терпеть и ждать.

Но вот наконец атамана Васильева и Гурьяна, как его есаула, вызвали к царю.

Царь обласкал их, наградил подарками и, дав письмо донским казакам, повелел им вместе с дворянином Засецким немедленно везти его Донскому войску.

30 апреля казаки поскакали на Дон, везя важное царское письмо, не зная еще его содержания.

Ехали кратчайшим путем; через Валуйки. Дорога была крайне опасная, разбойничали кочевники.

И действительно, когда казаки переправились через Донец, их из луков обстреляли татары. Но казаки ускакали, везя, как драгоценность, царскую грамоту в Азов.

Между тем грамота эта была, для казаков горестная.

«Ведомо нам, донские атаманы, что султан Ибрагим, осадя Азов, отправит сильную рать воевать нашу Украину, и всех христиан, находящихся в его владениях, велит побить. Нашей же рати за краткостью времени не успеть прийти под Азов, принять его и вооружить, а как сами вы не однажды писали, что в разоренном Азове держаться невозможно, то дабы напрасно не пролить крови христианской, повелеваем: вам, атаманам-казакам и всевеликому Войску Донскому, Азов оставить, возвратиться по своим куреням или отойти на Дон, кому куда пригодно будет. Будьте добрыми и послушными подданными и на нашу царскую милость и щедрость всегда благонадежны. Если же ослушаетесь, то ни милости, ни помощи от меня не ожидайте, а себя за напрасное пролитие крови вините».

ЭПИЛОГ

Узнав о таком решении царя, многие закаленные в битвах казаки рыдали, как дети. Как же было не плакать и не рыдать? В течение ведь пяти лет казаки сидели в Азов-городе, отбиваясь от огромных вражеских полчищ, много друзей и родных потеряли они за это время. Разве не жалко бросить теперь на поругание врага их могилы? А сколько крови казацкой оросило землю азовскую? Сердце разрывалось на части при мысли об этом….

Но ослушаться царского указа казаки не могли, стали готовиться к оставлению крепости.

Под женские унылые причитания начали угрюмые казаки вывозить из Азова все запасы, которые были накоплены, пушки, снаряды.

В память того, что донские казаки сидели в Азове с 1637 по 1642 год, вывезли они из Азова в Черкасск крепостные чугунные ворота и городские базарные весы[32].

Последним из крепости выходил в окружении плачущих баб огромный и лохматый, как столетний дуб, поп Варлаам. Он бережно нес в руках чудотворную икону святого Иоанна Крестителя.

Проследив за выселением казаков, дворянин Засецкий помчался в Москву доложить царю об исполнении его указа.

* * *

Вместе со всеми казаками прибыл к себе, в Черкасск, и Гурьян. Теперь он освободился от всех ратных и служебных дел.

Войдя в свой родной курень, он снял шапку, перекрестился на иконы:

— Ну, здорово живете, родные!

Мать вгляделась подслеповатыми глазами в этого статного, дюжего казака. Сердце ее дрогнуло, она узнала сына.

— Гурьяша! — воскликнула она, бросаясь в его объятия. — Ну какой же ты большой да славный стал! Уходил ты из дому махоньким хлопчиком, а пришел каким казачиной.

— Мамуня, ведь пять лет прошло. Много за это время пережито.

— В том-то и дело, родной мой, что много, — заплакала мать. — И отца за это время потеряли, и Матюху.

— Царствие им небесное, мать, — вздохнул Гурьян. Вдруг лицо его засияло в улыбке: он услышал из горенки плач ребенка. — Зато, мамуня, ежели не ошибаюсь, внук у тебя, никак, голосистый растет, а?..

— Растет, — улыбнулась старуха. — Иди, иди к ним, — слегка подтолкнула она сына в спину. — Ждут тебя.

Распахнув дверь в горенку, Гурьян увидел свою любимую Фатиму, кормившую грудью младенца.

— Гурэйка! — гортанно вскрикнула она. — Наконец-то дождались.

Гурьян прижал жену и сына к груди своей. От радости у него повлажнели глаза.

* * *

И после стольких страданий зажил Гурейка счастливой жизнью.