Степные волки

«Обижает «сам» мальчишку а мальчишка не ест, не пьёт от неприятностев. Плох он у нас, в хозяйстве несмышлёныш совсем, копейку свою беречи не умеет, а всё-таки мальчишку обижать не след, бесперечь не след! Мальчишку выпори, а потом сейчас же и приласкай! В одной руке розга, а в другой — лепёшка! Вот как воспитывают, которые если понимающие!» Старушка так и скрылась с унылым ворчаньем.

Между тем Мишенька подъехал к маленькому домику Обносковых, передал лошадь подвернувшемуся работнику и вошёл на крыльцо.

«Сейчас я увижу Настасью Егоровну», — подумал он и ему сразу стало веселее как будто.

К Обносковым Мишенька ездит довольно часто: они — ближайшие соседи; их маленькое именьице всего в трёх верстах от Безотрадного. Все семейство состоит из матери Ксении Дмитриевны и дочери Настеньки. Впрочем, где-то, кажется, в Москве, служит в какому-то банке сын Ксении Дмитриевны, но Мишенька ни разу ещё не видел его. К дочери же, Настеньке, он относился вот как: ему было приятно глядеть на неё и слушать её, как приятно пить чистую воду и дышать свежим воздухом.

Мишенька вошёл в прихожую, снял чуйку, оправил костюм и пошёл в приёмную. Мать и дочь сидели рядом на диванчике. Ксения Дмитриевна, полная и пожилая дама, сматывала на клубок нитки, пользуясь руками дочери; Настенька увидела молодого человека и вспыхнула.

— А, это хорошо, что вы нас не забываете, — сказала она ему весело и непринуждённо, как старому знакомому, — а то мы сидим и скучаем; на дворе осень, гулять холодно, просто тоска!

Девушка повернулась к гостю и лёгким движением сбросила с рук нитки.

Они поздоровались.

Ксения Дмитриевна манерно улыбнулась и сделала наивные глаза, как это было принято некогда у них в институте.

— А вы, Михаил Семёнович, всё хорошеете, — сказала она, приторно улыбаясь.

Мишенька покраснел:

— Ах, что вы!

Настенька захлопала в ладоши:

— Мама, посмотри, он покраснел! Ах, как это весело! Он покраснел! А к нам братец Ксенофонт третьего дня из Москвы приехал, — добавила она и внезапно стала скучной, — говорит, целый месяц прогостит у нас. Меня сразу в ежовые рукавицы взял, хохотать много не позволяет, кухаркины сказки слушать не велит, вообще много кой-чего не позволяет; просто скучища! Тоска!

Она ещё что-то хотела добавить, но мать сделала ей какие-то знаки и Настенька замолчала.

Ксения Дмитриевна встала.

— Я пойду к чаю распорядиться. Настя, займи юношу!

Она вышла из комнаты, шурша юбками. Мишенька остался с девушкой с глазу на глаз и закурил папиросу.

— Я об вас ужасти как соскучился, — вдруг выговорил он, робея.

Настенька вспыхнула.

— Я тоже, но только мне о вас скучать не велят.

— Кто не велит?

— Братец Ксенофонт; узнал, что вы у нас почти каждый день бываете, и не велит скучать.

Девушка улыбнулась.

— Впрочем, я проговорилась, мне не велели говорить вам об этом.

Мишенька покраснел.

— Кто не велел?

— Братец Ксенофонт. Знаете что? К нам скоро приедет погостить товарищ Ксенофонта, молодой человек с птичьей фамилией: его зовут Колибри; говорят, он пишет стихи. Ксенофонт показывал мне его карточку и говорит, что это мой жених: но я его не люблю. Он лысый, и мне это не нравится, хотя Ксенофонт говорит, что ему двадцать восемь лет. Ксенофонт, впрочем, говорит, что все культурные люди должны быть лысыми и волосы признак недоразвития.

Настенька засмеялась. Мишенька улыбнулся тоже.

— А знаете, у Ксенофонта тоже начинается лысина, хотя ему всего двадцать шесть лет. Просто срамота, а он гордится! — снова заговорила было Настенька и вдруг сконфуженно примолкла.

За стеной послышался говор, кто-то проговорил:

— Ах, maman я же тебе говорил о Колибри!

— Но, право же, Ксенофонт, он очень милый.

— Все равно, он не пара; ты сама прекрасно знаешь, maman…

Мишеньку точно ударили молотком в лоб. Он откинулся к спинке кресла и побледнел, а девушка густо покраснела, запела что-то вполголоса и затем встала.

— Извините, я сейчас возвращусь.

Настенька исчезла, и за стеною послышалось уже три голоса, но, однако, вскоре всё смолкло. К Мишеньке вышел молодой человек с длинным лошадиным лицом и маленькими баками. Он был в клетчатой паре и на ходу шмыгал ногами. Мишенька встал, сконфузился и сказал:

— Вы, вероятно, братец Настасьи Егоровны будете? А я Михаил Разуваев.

Он неуклюже сунул свою руку. Братец Ксенофонт улыбнулся, показал невероятно длинные зубы, посмотрел на высокие сапоги Мишеньки и подумал:

«Однако же индивид! A maman прочила его в женихи!». Он сел в кресло, положил ногу на ногу, почесал гладко выстриженную голову и спросила.

— Так вы Колупаев?

Мишенька покраснел.

— Разуваев-с!

— Pardon, я ошибся, но это почти одно и то же. Так вы хозяйничаете в имении?

Мишеньку снова будто ударили в лоб. «Да что это они со мной делают?» — подумал он с тоскою и сказал:

— Да, мы хозяйствуем.

— Какое же у вас хозяйство? Интенсивное?

— Чего-с? — переспросил Мишенька.

Обносков снова показал долговязые зубы.

— Может быть, вы не понимаете слово «интенсивный?» — спросил он Мишеньку и сейчас же добавил: — А сколько вы получаете с вашего именья?

— Да тысяч восемь-девять чистых, — отвечал Мишенька, чувствуя на сердце сверлящую боль.